Пардес
Она долистала учебник до главы, которую мы проходили. Страницы пестрели подробными рукописными примечаниями, фрагменты текста были выделены цветом. Даже от почерка Софии у меня теплело на сердце.
– Если честно, я вообще не понимаю, зачем ты поехал с ними.
– Я тоже.
– Ты мог поехать со мной. Я отличная попутчица.
– Сам жалею.
– Но ты послушал его, да?
– Кого?
В класс влетела доктор Флауэрс, захлопнула дверь и разразилась избыточно свирепой тирадой о триглицеридах и жирных кислотах. Я даже не притворялся, будто слушаю, последнее замечание Софии ввергло меня в непонятное уныние, и я мучительно размышлял, не накажут ли меня. (“Я очень надеюсь, что все, кто участвовал в сегодняшнем диспуте, – сказала на своем уроке миссис Хартман, – приготовятся к гневу грознее того, «который ахеянам тысячи бедствий соделал»[1]”.) Когда до конца урока оставалось всего двадцать минут и от голоса доктора Флауэрс уже раскалывалась голова, миссис Дженис, растягивая слова на южный манер, произнесла по громкой связи мое имя.
Стараясь не встречаться глазами с Софией, чье неодобрение прожигало в моем виске дыру, я встал и отправился в администрацию.
– Не ко мне, – миссис Дженис махнула рукой, – на этот раз к главному.
Я направился в кабинет рабби Блума, от волнения кружилась голова. Я видел сквозь стеклянную дверь, что он ждет меня. Я постучал.
– Входите, мистер Иден.
Я вошел и замялся на пороге.
– Садитесь, пожалуйста. – Директор указал на длинный стол в центре кабинета. – Чаю, кофе, воды?
– Только воды, спасибо, – ответил я и тут же принялся гадать, не полагалось ли мне вежливо отказаться.
Рабби Блум подал мне бутылку воды из холодильничка, спрятанного под его столом, сел напротив меня, крутнулся в кресле.
– Вам нравится у нас, мистер Иден?
Меня не оставляло напряжение – впервые все внимание директора было обращено на меня.
– Да.
– В некотором смысле здесь лучше, чем в вашей прежней школе?
– Да.
– Хотя, разумеется, новеньким всегда быть непросто. Здесь… свои трудности.
Я неуверенно кивнул.
– По‑моему, вы нервничаете из‑за того, что я вызвал вас.
– Немного, сэр.
– Что ж, прошу прощения. Вам совершенно не о чем беспокоиться. Я всего лишь хотел познакомиться с вами. Мне рассказывали о вас интересные вещи. Та же миссис Хартман о вас очень высокого мнения.
– Правда?
– Ваши литературные познания произвели на нее глубокое впечатление, особенно учитывая то, где вы учились раньше. Признаться, я не удивлен. Вы прислали нам блестящее сочинение. Пожалуй, лучшее из всех, что мне доводилось читать, – для юноши ваших лет.
– Вау, я… спасибо, – сказал я. – Даже не верится, что вы помните его.
Рабби Блум улыбнулся, вернулся за стол, порылся в ящике, достал папку, открыл и протянул мне лист бумаги. Последний абзац был выделен маркером.
Мудрецы прибегают к оригинальным вычислениям, чтобы определить, как мы стоим во время молитвы. Те, кто на востоке, поворачиваются лицом на запад, те, кто на западе, – на восток. Те, кто на севере, поворачиваются к югу, те, кто на юге, – на север. Слепые, не различающие сторон света, обращаются сердцем к Богу. Изгнанники представляют Эрец Исраэль, израильтяне – Иерусалим, иерусалимцы – Храм, коэны – Святая святых. Таким образом, в Гемаре закреплено то, что нам известно от Платона: зуд желания нельзя утолить. “По‑вашему, даже не мечтать о счастье! – говорит Тузенбах. – Но если я счастлив!”[2] Примечателен ответ Гемары: мечтать о счастье крайне важно, даже если вы несчастны. Счастье бежит от нас, а мы все равно за ним гонимся. Мы никогда не достигнем вечного счастья, однако упрямо преследуем его тень – и телесно, и духовно. Мы ближе и ближе подбираемся к Богу, каждый раз сокращая расстояние вполовину, но то, перед чем мы оказываемся, лишь приблизительное представление. Мы переезжаем в новые места, предвкушаем новые достижения, но томление не проходит, поскольку жить, не зная желаний, по мнению Талмуда, недостойно человека.
Не зная, куда деваться от смущения, я вернул ему текст.
– Возможно, вы не в курсе, но обычно мы не берем в одиннадцатый и двенадцатый классы учеников из других школ. Наша учебная программа предусматривает определенный период проб и ошибок, новички не успевают к ней приспособиться и в итоге отстают. Если мне не изменяет память, за последние пятнадцать лет, а то и больше, мы не приняли ни одного старшеклассника. Вы знали об этом, мистер Иден?
– Нет.
– И вас не удивляет, что мы сделали исключение для ученика школы, которая называется “Тора Тмима”?
Я уклончиво дернул шеей – не поймешь, то ли кивнул, то ли покачал головой.
Рабби Блум закрыл папку, подошел ко мне, сел напротив.
– Это сочинение демонстрирует глубину мысли и не по годам серьезное стремление разобраться с неоднозначными вопросами. Вы так нас заинтересовали, что мы просто не устояли. И пока что, должен сказать, мы в вас не ошиблись. – Он положил ногу на ногу. – Я давно работаю директором, мистер Иден. Если честно, дольше, чем мне того хотелось бы. И вот сижу я у себя в кабинете, вижу в коридоре вас с мистером Старком, мистером Харрисом, мистером Самсоном и даже с мистером Беллоу… – Он подался вперед, оперся ладонями на стол. – Скажу без утайки: я восхищен.
Повисло неловкое молчание. Я осознал, что он договорил и ждет ответа.
– Я… я не вполне понимаю, что вы вообще имеете в виду.
– Я имею в виду, что у вас, на мой взгляд, выдающийся, еще не раскрытый потенциал.
– Вряд ли все с вами согласятся. – А именно доктор Флауэрс и доктор Портер, подумал я. – Но спасибо.
– Многие люди до ужаса близоруки, мистер Иден. Вырастете – поймете.
[1] Гомер. “Илиада”. Перевод Н. Гнедича.
[2] А. П. Чехов. “Три сестры”.
