Петля Сергея Нестерова

Нестерову, неприкаянной душе, дома делать было нечего, разве что слушать свою повеселевшую маму. Идти куда‑нибудь вроде киношки или театра не хотелось, и он уехал на работу. Что поделаешь? Коротков ясно дал понять: в понедельник, в крайнем случае, во вторник, заключение по делу Завадского должно быть готово.

В отделе никого не было, что только радовало: телефоны не звонят, люди не шастают, начальство не достает. Идеальная ситуация: сиди спокойно и думай.

Он снова перечитал дело Завадского, которому дал псевдоним «Ренегат», с вопросом, заданным самому себе: «Так что же остается в сухом осадке?». Получалось следующее:

«Завадский Михаил Борисович, тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения, еврей, уроженец города Херсона, член ВЛКСМ, образование среднее, обучался в школе с углубленным изучением английского языка, характеризуется положительно, был заместителем секретаря школьного комитета ВЛКСМ, школу закончил с золотой медалью. Там же учатся его двое младших братьев и сестра.

Отец, Завадский Борис Моисеевич, тысяча девятьсот тридцатого года рождения, еврей, член КПСС, заведующий городским управлением сети общественного питания, не судим, компрометирующих материалов в процессе проверки не получено, в агентурной сети не состоит, доверенным лицом не является, характеризуется положительно, имеет государственные награды и ведомственные поощрения.

Мать, Завадская Софья Иосифовна, тысяча девятьсот тридцать третьего года рождения, еврейка, домохозяйка, по оперативным учетам не проходит.

Из агентурного сообщения источника «Киров»: «М. Завадского знают многие на факультете, как иностранцы, так и наши студенты. Очень общительный, энергичный, целеустремленный. Хорошо знает английский, что снимает проблему языкового барьера. Михаил всем известен как нужный человек в том смысле, что, если тебе что‑нибудь нужно, обращайся к Завадскому, и он достанет. Очень любит деньги, принесет любой дефицит. Связей много, политикой не интересуется. Непонятно, как он успевает учиться. Такое впечатление, что постоянно крутится в различных коммерческих проектах. Говорят, работает с большими деньгами, хотя по внешнему виду не скажешь. Одевается просто, неброско, однако вещи больше дорогие, о чем понимают и знают немногие. В быту никаких излишеств не допускает».

В деле было еще четыре сообщения, в том числе от агента‑иностранца, и все источники отмечали аполитичность «Ренегата», ярко выраженное стремление к личному обогащению. Наружное наблюдение, которое велось в течение десяти дней, фиксировало его многочисленные контакты с фарцовщиками, спекулянтами, цеховиками – объектами заинтересованности родной советской милиции. Но ни одного человека, проходящего по делам об антисоветской агитации и пропаганде, не было. Наружке не удалось определить место, где «Ренегат» изготавливал или заказывал изготовление копий «Архипелага». Только в одной сводке отмечалось немотивированное посещение им одного из московских НИИ, где есть копировально‑множительное бюро. Проверкой установлено, что его заведующая носит фамилию Завадская. Не исключено, что родственница. Интересно, можно ли такое бюро использовать с целью создания копий книги?

Нестеров, сделав пометку: «КМБ, Завадская – «Ренегат», райотдел», – встал, открыл форточку окна, выходившего во внутренний двор, и закурил. Он знал, что его мучает. Чем дальше шла разработка, тем яснее Нестеров понимал, что «Ренегат» никакой не антисоветчик. Нет у него умысла на совершение действий по подрыву Советской власти, а есть только одно страстное желание: хапнуть побольше денег. Помнится, на лекции по уголовному праву потрясающий преподаватель, профессор МГУ, доктор юридических наук Голованов говорил:

– Товарищи слушатели! Инкриминируя субъекту статью семидесятую, самое главное, вы должны установить, есть умысел в его действиях или нет. Нет умысла – не ваше это дело, товарищи. Хотя можете, конечно, а в некоторых случаях будете обязаны, доказывать, что субъект непременно должен был предвидеть наступление негативных последствий в результате своих действий. Но это дело очень непростое. Как провести грань: мог или не мог, – и где она проходит, эта тонкая, часто совсем незаметная линия раздела?

Нестеров не заметил, как догорела сигарета.

«И что теперь? – эадал он себе вопрос. – Закрывать дело, а этого барыгу профилактировать, чтоб неповадно было? Скандал будет, и еще какой! Как там Борис Максимович говорит: “Открыть дело – много ума не надо, ты попробуй его закрыть”… Или продолжать с перспективой возбуждения уголовного дела? А что? Формальные признаки налицо, и я буду на хорошем счету у руководства. Ребята не будут злиться, а то в прошлую пятницу чуть не сцепились…»

В пельменной у Политехнического их было пятеро. Когда пошла третья бутылка, он не выдержал:

– Мужики, что делать? Раскручивать «Ренегата» дальше совесть не позволяет. Ясно же, как божий день, никакой он не антисоветчик. Чистой воды спекулянт. Закрывать – страшновато. Коротков меня тогда вообще с дерьмом смешает.

– А причем здесь Коротков? – Михалыч выставил нижнюю челюсть вперед как знак к началу драки. – Борис Максимычу, конечно, счастья мало от того, что в годовом отчете одним реализованным делом меньше, но ничего, переживет. И мы переживем, хотя не без потерь. Мы ж думали, ты – боец. Но, наверное, ошиблись. Сначала прокукарекал: «Антисоветский центр, антисоветский центр!». Пол‑отделения на него пахало и до сих пор пашет в усиленном режиме, а как дело доходит до продолжения с финальной фразой: «Встать, суд идет!» – в кусты? Очко сыграло? Ответственности боишься? Или жалко стало? Кого? Дерьмо всякое? Не мы, так менты его посадят. И сто раз правы будут…

– Ну, чего ты несешь, Михалыч? – перебил его Нестеров. – Причем здесь жалость? Хотя ты прав. Жалость есть… А тебе самому не жалко будет, если человек сядет за преступление, которое не совершал, да еще по статье из раздела «Государственные преступления»?

– Серега! А ты почему за всех все решаешь? – Вклинился в разговор Володька Моренов. – И за руководство отдела, и за следствие, и за судебные органы. Не много ли на себя берешь, дружище? У тебя, по‑моему, головокружение какое‑то. Остановись, парниша. Все не в ногу, один ты правильно шагаешь?

– Вы что? Не понимаете, о чем речь? Да ведь так можно человеку судьбу сломать!

И тут вступил, икая, уже прилично набравшийся Дима Старшинов:

– Нестеров, он у нас – гуманист, а мы – па‑ла‑чи! Ик! У нас руки по локоть в крови, а он людей любит, он хороший… Ик!

Всех привел к согласию Боря Сомов, который, разливая по стаканам, сказал:

– Братцы, чего на Серегу набросились? Он хотел посоветоваться с нами, а получил разбор персонального дела. Бросьте выступать, в конце концов! Все в свое время придем к одному знаменателю. Давайте лучше вмажем за нашу нелегкую чекистскую долю!

Выпили, закусили, посудили‑порядили, взяли еще одну, но задушевной обстановки не было. Черные кошки все‑таки прошмыгнули…

Голова у Нестерова трещала всю субботу. Только к воскресенью, уже на работе отошел, а осадок на душе от субботнего разговора остался.

«Так что же делать?» – в который раз спрашивал себя Сергей.

В коридоре послышались шаги, кто‑то приближался; дверь, наконец, приоткрылась, и в кабинет заглянул Алексей Иванович.