Побег

А дети? С младшим только на прошлой неделе разговаривала. Точно на прошлой? Какой сейчас день недели? Вроде бы вторник, вроде бы пятое число, вроде бы май месяц. Она открыла календарь в телефоне, чтобы убедиться. Точно, месяц май, но только суббота и девятое число. Время существует где‑то вне её жизни, будто она на сверхскоростном поезде мчится мимо стоящего на перроне времени. Точно ли она с младшим сыном разговаривала на прошлой неделе? Может быть, на этой? Ну нет, точно был выходной. У него? Или на неделе был выходной? У неё даже немного закружилась голова, потому что время закружило, завертело. Весна двадцатого закрутила, всех их закрутила, как банки с дачными огурцами. Как начала кружить в конце марта, так до сих пор не отпускает, а кажется, что прошло всего несколько дней, от силы неделя, хотя она сама две недели пролежала в палате, ставя себе и соседям капельницы и уколы, потому что больше некому было. Младший сын тогда звонил часто, а старший всего пару раз, впрочем, это для него непривычно часто. Младший как раз за полгода до этой весны уехал, пришлось его даже подгонять, чтобы уезжал, никак его из дома было не спровадить, постоянно спал до обеда и непонятно чем занимался, теперь хоть работает в большом городе. Как же ей нравится Санкт‑Петербург! Она бы туда тоже уехала, только не с ним, конечно, пусть Денис уже самостоятельно отдельно живёт, а то сколько можно. Она была рада, что младший рядом и дочка тоже, но не до такой степени, чтобы круглосуточно его терпеть в квартире. Теперь сам себе сам! С Дениской они отмучались – устали закрывать его какие‑то непонятные кредиты, выслушивать угрожающие коллекторские звонки, терпеть на пределе ночные похождения, пьяные коридорные ковыряния, постоянные заходы в отделение одно и то же районное. Именно это отделение и разорвало в клочья остатки терпения, даже Саша не выдержал, хотя он всегда отмалчивался. А почему он отмалчивался? Правильно! Потому что сам такой же! Но отделение всё же заставило его повысить голос и приняться жёстко отчитывать Дениса, а тот ему ещё и отвечал, также на повышенных тонах, она тоже подключилась на повышенных тонах, дочка только было где‑то далеко, в своей комнате, закрыта от криков, раздававшихся на кухне. В итоге выгнали его из квартиры с боем, забрали ключи, а он взял и уехал в Питер. Пусть, зато теперь там работу нашёл, живёт со своими друзьями по Нахимовскому училищу. Прям гора с плеч!

Папа, а когда ты ушёл от нас, тоже гора с плеч свалилась? Вы же подолгу с мамой спорили на кухне и ругались, вечно ты был недоволен. Как теперь? С Божьей помощью? Если бы сам звонил почаще, то знал бы, какие у тебя внуки, а так только обижаешься за то, что не поздравили с праздником. Да ещё с каким! Целый День защитника Отечества! Ведь ты успел послужить несколько лет! Невозможно смешно. Вот Саша прослужил больше двадцати лет – почему ты его не поздравляешь? Почему считаешь, что не нужно звонить ему в последнее воскресенье июля и поздравлять с Днём Военно‑морского флота? Папа, почему? Ведь муж твоей дочери настоящий военный, отдавший свою жизнь на благо Родины. Он никогда не ответит на её вопросы, потому что она не задаст их, ведь она знает, что ответ будет всегда один – все вокруг не правы, кроме него. Ну и пусть!

В дальней третьей комнате сейчас спала их с Сашей дочь, Марина, которую она так хотела! Когда та родилась, старший сын заканчивал школу, младший подбирался к окончанию, обоим совсем скоро уезжать в Санкт‑Петербург, чтобы поступать в военное училище, а Саша, как всегда, служил. Супруг отдавал свой бесконечный долг Родине. Так хотелось о ком‑то заботиться! Так хотелось, что могилка не остановила. Что ты знаешь о потерянных детях, папа? А? Ты нас потерял в сознательном возрасте, да и то не навсегда же. Сам виноват, что с тобой никто не хочет общаться! Зато теперь у неё есть Марина, которой в этом году исполняется тринадцать лет, дни рождения у них совсем рядом – как удобно. А ведь Маринка тоже успела натерпеться от своего отца, и буквально недавно. Ведь из‑за чего он попал в больницу? Из‑за горячки! Опять запил! Она успела привыкнуть к спокойной трезвой жизни, которой пришёл конец с отъездом Лёши, трезвая жизнь разменялась на безумную алкогольную пропасть. В тот день Марина позвонила ей – чудо, что она на перерыв вышла из своего белого скафандра. Мам, он снова пьяный! Мам, он ломится в комнату! Но я закрыла дверь! Он просит её открыть! Почему плачет, мам? Он плачет и просит открыть. Нет, мне не страшно. Просто не буду из комнаты выходить. И Марина сидела в комнате до самого вечера, практически до ночи. Она тогда вернулась с дежурства и стояла в коридоре несколько минут, рассматривая квартирный погром. Ковры скомканы, повсюду разбросано содержимое полок из разных шкафов, Саша валяется на полу комнаты с приспущенными штанами, к нему тянется мокрый след, дверь в туалет открыта, горит свет, обнаруживая какие‑то оранжевые брызги на кафеле, остро пахнет спиртом и кислой капустой, мерно тикают часы на кухне. Скрипнула дверь, и на пороге появилась Марина со страхом в глазах. Он недавно успокоился. Дочь, иди обратно в комнату. Почему? Не нужно тебе на это смотреть, я уберусь. И она принялась приводить в порядок квартиру, огибая лежащее и стонущее тело. Как было хорошо, когда старший сын ещё не уехал! Никакого алкоголя внутри Саши даже на горизонте не наблюдалось. А теперь? На всё воля Божья, да, пап? Она приводила в порядок квартиру целый час, Марина успела уснуть в своей комнате, супруг продолжал стонать на полу, твердя что‑то о какой‑то боли. Ей было противно. Она попыталась затащить его на кровать, но тяжесть тела и громкость стонов не дали ей этого сделать. Пожалуйста помоги помоги так больно горит всё больно очень не могу не могу не могу пожалуйста ай ай ай пожалуйста помоги больно очень сильно помоги ай ай ай. Она решила вызвать скорую, чтобы его прокапали хорошенько, но в больнице, пусть полежит. Потом ей из больницы сказали, что у Саши открылось кровотечение в желудке, придётся лечить. И долечили. Она знала, что пятая районная больница не кладезь передовой науки, но ничего поделать не могла: все больницы переполнены вирусными, до обычных больных людей дела никому нет, можно смело и тихо в сторонке умирать. Ладно хоть знакомая в пятой работает, помогла положить в стационар, да и то с огромными усилиями. Хорошо, что Марину не тронул. Только горячка его помотала, заставив убежать от убийства. Вот он чумуродный!

Она тогда вернулась со смены днём и готовила на кухне обед. В дверь настойчиво звонили и стучали так сильно, что она испугалась. Осторожно подошла к двери, откинула шторку дверного глазка и увидела растрёпанную седую голову Саши. Страх выветрился мгновенно, быстрее, чем выветривается лужица спирта, уступив место недоумению. Что он тут делал? Едва она успела открыть дверь, как он влетел в квартиру и проскочил в их комнату, она смотрела ему вслед – он был без обуви, в майке и спортивных штанах. Я туда не вернусь я туда не вернусь я туда не вернусь не вернусь не вернусь нет нет нет. Он забрался на кровать, под одеяло, и трясся под ним всем телом, выдавая не связанные между собой слова. Она так и не смогла понять, кто и кого там убил, почему Саша оттуда сбежал. Точнее, всё она поняла – горячка была настолько сильная, что пара капельниц ничего не смогла восстановить. Она тогда вызвала скорую и отправила его обратно в стационар пятой районной, чтобы он не чудил дома. Детский сад! Сама продолжила борщ варить.