Под знаком Амура. Схватка за Амур
– Относительно вас, Стадлер, – прохрипел он и откашлялся, – я получил письмо от весьма уважаемого человека.
Стадлер кивнул:
– Знаю этого человека и знаю причину появления письма. И сожалею, что этот и мной глубоко уважаемый человек столь унизился. И Бог вам судья, ваше превосходительство, что пошли на поводу… Засим позвольте откланяться.
Он повернулся, намереваясь выйти из кабинета, но был остановлен неожиданно мягким муравьевским окликом:
– Андрей Осипович!
Стадлер чуть ли не по‑военному сделал «кругом!» и выжидательно уставился на генерал‑губернатора. Николая Николаевича уколола явная саркастичность подчиненного, в другое время он бы такого ни за что не спустил, но сейчас им уже овладело чувство вины перед оскорбленным человеком. Пусть хоть этим свою гордыню потешит.
– Я принимаю все ваши сожаления, Андрей Осипович. Мне, право, жаль терять такого блестящего сотрудника, но вы сами прекрасно понимаете, что после всего случившегося мы должны расстаться. Надеюсь, с Падалкой вы сработаетесь. Василий Кирилыч и человек хороший, и администратор, каких поискать. Бог вам в помощь!
Сказал вполне благожелательно, однако руки на прощанье не подал.
2
– Я лично проверил больницы и морги, все полицейские участки, допросил городовых – нигде не было и нет раненых стилетом, никого в эти дни не хоронили, – горячо говорил Вагранов, расхаживая перед сидящими в креслах Екатериной Николаевной и Элизой.
– Значит, он жьив, – констатировала девушка, нервно сжимая и разжимая сплетенные пальцы. – И слава богу!
– Ничего не слава богу, – сердито сказала Катрин. – Значит, опасность осталась. Даже стала еще серьезнее. Лучше бы ты его убила!
– Ну что ты говорьишь, Катрин! – воскликнула Элиза. – Я же только защищалась!
– Ты думаешь, он случайно оказался на Охотском тракте?
– Но не из‑за менья же!
– Стоп‑стоп‑стоп, милые женщины! – вмешался в спор Иван Васильевич. – Вы хотите сказать, что на Охотском тракте среди разбойников был Вогул?
Катрин и Элиза переглянулись и обе покраснели.
– Да, – нехотя кивнула Катрин. – Это он и еще один… разбойник проскакали мимо нас. Мы стреляли, но не попали.
– Екатерина Николаевна, что же вы сразу об этом не сказали?!
– Элиза не хотела тебя расстраивать, Иван Васильевич. Ты же бросился бы в погоню.
– Обязательно! Понимаете, одно дело – обычные бандиты с большой дороги, и совсем другое – охота на царского наместника!
– Как? – испугалась Катрин, – Охота на Николая Николаевича?
– Вот именно! У Григория Вогула большая обида на генерала, смертельная, можно сказать. У него французский паспорт, а его в Туле выпороли по приказу Николая Николаевича.
– Как – выпороли? Французского подданного?! За что?
– За пьянку с утра пораньше. Русскому человеку такая порка – хоть бы хны, а Вогул, вишь ты, успел европейским воздухом надышаться, для него кнут – несмываемое оскорбление.
– А ваша mêlée… стьичка? Это тожье outrage[1]? – спросила Элиза.
– Для него – да, – согласился Вагранов. – Но он вряд ли устраивал засаду на меня. Меня и в Иркутске просто убить. А вот с генералом – куда сложней! Я думаю, что и в Забайкалье покушение – это его рук дело. – Осекся, поняв, что проговорился, и заторопился: – Я, пожалуй, пойду, Екатерина Николаевна, у меня дела.
– Сядьте, Иван Васильевич, – медленно, с нажимом, сказала Екатерина Николаевна. Вагранов со вздохом опустился на диван. – А теперь вы расскажите про покушение в Забайкалье, о котором мы почему‑то ничего не знаем.
– Меня же Николай Николаевич на куски разорвет, – взмолился штабс‑капитан.
– Мы ему ничего не скажем. Правда, Элиза? Давайте, мы внимательно слушаем.
И Вагранов вынужден был рассказать про камнепад на горной дороге. Довольно кратко, без излишних подробностей, и тем не менее Екатерина Николаевна воспринимала повествование очень эмоционально: краснела, бледнела, начинала ломать пальцы, на глазах ее выступили слезы. Элиза, напротив, слушала спокойно: пересела на подлокотник кресла Катрин, обняла подругу за плечи, пытаясь передать ей свое состояние, и приговаривала:
– Lʹorage est passé[2], Катрин, lʹorage est passé! – И поглядывала предупреждающе на рассказчика, хотя он уже и так старался свести на нет опасные моменты.
Закончив, Иван Васильевич развел руками:
– Вот и все, ничего особенного. – И еще раз напомнил: – Екатерина Николаевна, вы и вправду не говорите ничего Николаю Николаевичу, он же промолчал ради вашего спокойствия.
– Хорошо, хорошо, Иван Васильевич: – Екатерина Николаевна вытерла платочком слезы, спрятала платочек в рукав. – Все останется между нами. Пусть и Николай Николаевич будет спокоен. А этого… Вогула… продолжайте искать. Может быть, его подобрали хозяева усадьбы, куда он затащил Элизу, и теперь выхаживают его, не зная, что это за человек.
– Первым делом я зашел к хозяевам. Дом‑то принадлежит купцу Кивдинскому, сам он в бегах на китайской стороне, а в дому дети его младшие обретаются. Ну и без отцовского пригляда пустились во все тяжкие – не дом, а притон. Однако Вогула там нет.
– Ищите, Иван Васильевич. Пока этот Вогул жив и на свободе, не будет покоя ни Элизе, ни Николаю Николаевичу… Ни мне.
Вагранов поспешил откланяться, а Катрин, сказав про себя «ни мне», внутренне содрогнулась от ужаса: она вдруг осознала, что не Вогул играет главную роль в покушениях, а, скорее всего, Анри. Насколько она успела узнать русских людей, вот даже на примере мужа, русские не умеют и не могут долго держать зла, они быстро отходчивы и склонны к всепрощению. Это потому, думала Катрин, что русские – дети общины, которая в первую очередь учит добру. И даже православные храмы построены так, чтобы люди молились все вместе, а их молитвы собирались куполом храма и через крест отправлялись к Богу. А на Западе – каждый сам по себе, и молятся все по отдельности, и в церквах нет объединяющего купола, и нет наверху креста, соединяющего человека с Богом, – тот, что над фасадом, просто знак принадлежности…
[1] Тяжкое оскорбление (фр.).
[2] Гроза прошла (фр.).
