Приглашение в скит. Роман

Однако в этом назойливом трёпе есть и преимущество: вот, подишь ты, напросился в поездку – и про меня не забыл – в Абхазию!

– Батюшка, а мы скоро в скит поедем?

– После Абхазии сразу и… Хотя нет, мы же ещё к отцу Ору собирались на праздник…

– А нас, батюшка, возьмёте в Абхазию? – льстиво‑заискивающе. Ну как такому подлизе откажешь? Как ребёнок смотрит просительно, вот‑вот захнычет… И тут же продолжает о своём:

– …Жду на остановке. Жду‑пожду, а мороз клубится, я задрыг в сосульку. Где‑то мой троллейбус пристыл к проводам. Пойду, думаю, погреюсь немножко. И захожу в церковь, это неподалёку от моего дома. Там свет горит, там тепло. Толкаю дверь, а мне навстречу сладчайший звук: «Господи, помилуй…» А я любитель хорового пенья. У меня большая фонотека. И тут меня как током ударило. Что меня особенно поразило, так это молитвенное наполнение голосов. Не просто профессиональное, а духовно насыщенное! Как бальзам на сердце. И вот с этого раза я стал приходить, слушать. Потом я прооперировал матушку одну, жену отца Николая… потом святить куличи понёс в Сретенский монастырь…

Валерьян умолкает, погружаясь в то давнее своё благостное состояние – на мой взгляд, он слегка переигрывает: этак в дурном театре плохой актёр прикрывает дланью взор, при этом подглядывает сквозь раздвинутые пальцы за публикой. Чего‑то он добивается, не пойму только чего.

Батюшка пользуется паузой:

– А я, когда художничал, ходил к товарищу в монастырь, он там иконы реставрировал. Ещё ж в советские времена – всё непросто, никому ничего не говори – и я вот пошёл посмотреть, что он там малюет… Этот непередаваемый запах красок, они их сами зачастую изобретают! И позже ходил по монастырям – смотрел, как работают иконописцы. И…

– Да‑да‑да, я там тоже был! – отнимает длань от глаз Валерьян…

Я, между тем, отвлекаясь слухом от говорка Валерьяна, изучал присутствующих за столом. В первую очередь меня интересовал Олег, которого я в минуту встречи принял за сына. В нём так же, как и в моём Пете, присутствовала глубокая созерцательная сосредоточенность на внутреннем своём мире. А курчавая каштановая бородка придавала ему ещё большую закрытость и… значительность, что ли. Он единственный, кто до сих пор не проронил ни слова. И казалось, он обдумывает некие глобальные вопросы бытия. Как некий патриарх. Да! Почему‑то я видел его в будущем именно первым лицом в церкви – благородная осанка, величественный наклон головы, выражение лица и глаз. Откуда он такой взялся? Как сюда попал?

Ну да с патриархом я, видимо, хватил через край. Это оттого, должно быть, я возмечтал, что и сыну своему, с кем он был так схож, я бы также хотел прекрасной перспективы…

За Валерьяном по правую руку от отца Ефима сидит отец Иов. С ним я тоже пока не общался. Он что за птица? Лицо аскета. Вкушает неспешно, что‑то тихо иной раз говорит батюшке. Иногда ненавязчиво бросает взгляд то на одного, то на другого…

Брат Алексей по левую руку от батюшки. Этот словоохотлив, как попавший в своё болотце лягушонок. И квакает, и квакает, выражает своё одобрение и приятие всё той же улыбкой до ушей с розовыми дёснами и лошадиными зубами напоказ. При встрече и в пути от вокзала он выглядел совсем иным. Теперь он совершенно не похож на того водителя, который смутил своей невозмутимостью фельдшера «Скорой помощи».

– Да, вы правы, правы, это удивительно! Удивительно! Я тоже нечто подобное испытывал. Это знаменательно. Это присуще всем мыслящим существам.

И откуда взялась эта его велеречивость? Озадачил‑таки. Перед батюшкой рисуется? Вроде ни к чему. Впрочем, отец Иов по правую руку, этот по левую… Есть тут что‑то иерархическое. Или детская борьба за близость к главе сообщества? Как апостолы спорят…

За ним Диомед с Игорем. И Паша или, как тут к нему обращаются – Пашик (очевидно, от слова пшик – так мне почему‑то хочется трактовать суффикс). Заморенный с виду и тщедушный телом паренёк с капризным лицом. Интересно, чем недоволен? Или тоже рисуется? С такого, пожалуй, станется. А может, бывший наркоман? Из семьи богатых родителей и потому денег хватало на эксперименты?..

Он вставляет порой какие‑то невразумительные реплики своим скрипуче‑превередливым голоском, но без каких‑либо чаяний быть услышанным, будто из него выскакивала шальная, неконтролируемая эмоция и бесследно растворялась в воздухе. Вот как сейчас:

– Жизнь могла пойти иначе, не давай я людям сдачи… – и уткнулся носом в тарелку. Ну, что об этом сказать? Или совсем уж невпопад – возможно, своим мыслям: – Для меня это подвиг – в горы подниматься, раньше мне это и в голову не могло придти…

Действительно – пшик да и только. Почему батюшка к нему снисходителен? О таких, превередливо‑заносчивых, в простонародье говорят: глисты замучили. Пардон, конечно. Не за столом буде сказано. Или: не в коня корм. Точнее. Действительно, он уплетал за обе щеки так, словно год целый не ел. Отчего же такой худосочный – до сероватого отлива морды лица, как опять же выражаются в некоторых слоях населения – чукчи на севере, к примеру. Насытившись, Пшик тут же стал клевать носом. При этом совершенно утратил вид умника. И, взглянув на него, батюшка веселым басом изрёк:

– Чай не пьёшь – откуда ж сила? Да, Паш? Чай попил – совсем ослаб!

Поднялся, оглядел всех из‑под приопущенных век:

– Помолимся

А когда уже все убирали со стола, спросил:

– А не потрудиться ль нам перед вечерней службой?

 

Первое послушание

Отдыхая после трапезы, мы с Валерьяном услышали голос Алексея: проходя мимо нашей кельи, он кому‑то, кто шаркал за ним следом, пенял:

– Эй вы, ковыряшки! Ноги в руки и вперёд! Ковыря‑ашки! – И шлёпая подошвами сандалет по каменным ступенькам в сад, продолжал бурчать: – И ковыряются, и ковыряются… монахи бородатые! Язви вас совсем…

Переглянувшись, отправились и мы на послушание – освобождать переднюю часть двора от строительного хлама и камней. Здесь, работая бок обок, мне удалось пообщаться с отцом Иовом, а затем и с Олегом.

Отче недавно исполнилось полста. В оные года окончил лесной институт. Был женат, да не сложилось… Теперь заправляет садом‑огородом в скиту. Подробнее поспрошать мне помешал вездесущий Валерьян, продолжавший изображать рвение в выворачивании камней и всё время укоризненно вздыхавший за моей спиной, когда я отвлекался на разговоры:

– Работать надо, друг мой, работать. Это монастырь, а не дом отдыха для вольнопределяющихся.