Приглашение в скит. Роман
Приехали на место. Сквозь тучи пробилась луна. Петя поспешно выскочил из машины и с жадностью шумно вздохнул.
Вансан тоже вышел, огляделся: залитая лунным блеском полянка представилась ему сценической площадкой, на которую вот‑вот должны были выйти актёры. «Поле дураков, – усмехнулся. – Ну, ё‑маё!»
– А не остаться ли мне с тобой? Хорошо‑то как! А дождь пойдёт, в машине переночуем.
Петя ответил не сразу:
– Полушубок взял, пальто взял. А дождь… под плитами могу спрятаться!
На их участке бетонные панели были составлены шалашом.
– Утром приехать?
Петя отвернулся, будто не расслышал.
Вансан покатил по просёлку к шоссе, остановился на пригорке, откуда были видны окрестности, заглушил двигатель. Что‑то удерживало его. Разброд в мыслях и ощущениях не больше прежнего вроде, но ещё и сердце стало вести себя непривычно – сожмётся, отпустит, потом несколько раз кряду трепыхнётся, точно птенец крылышками взмахнёт, и некоторое время в расслабленном бездействии. Малодушно подумал: вдруг Тамара приехала на дачу. И значит, опять опостылевшие упрёки, либо истерика… Последнее время ему не удавалось разговаривать с ней спокойно. Она, полезный, как говорила сама о себе, в районе человек, постепенно – и возможно, незаметно для себя, – перенесла и на семейные отношения руководящий, непререкаемый тон. Особенно взбрыкивал под её прессингом Петя.
История с ним началась с прошлой зимы, а может, чуть раньше, только не обращали внимания. Он устроился в институте дворником, ища, очевидно, самостоятельности. Одно время жил там же, в дворницкой (нормальной, кстати, комнате), читал, занимался. Вансан с Тамарой несколько раз приезжали к нему, предлагали переселиться к одинокой двоюродной тётке, жившей в Москве неподалёку от института, но Петя упирался. Упрямство было отнесено к возрасту – желанию быть вольным, независимым казаком. Потом он не поладил с комендантшей, внятного объяснения на этот счёт не нашлось. Как прогнали с работы, бросил институт. Последнее обнаружилось ближе к весенним экзаменам, когда он заговорил, что собирается в армию и решение его окончательно. Экзамены сдавать‑таки уговорили, остались кое‑какие «хвосты» на осень, но то уже было не столь важно. Затем началась тягучая канитель… Петя сиднем сидел то дома, пока мать не доставала своими нравоучениями, то скрывался на даче. Исподволь Вансан пытался разобраться в его хандре, но преуспел не слишком. Некая девица из секции по самбо, конфликт из‑за неё со старшекурсником. Всё это будто объясняло Петину меланхолию, однако лишь отчасти. Петя и сам не очень стопорился на этом… лишь бы отец отвязался со своими расспросами. «Девушка?» – «Да». – «Соперник?» – «Да, не поделили». Хотя по глазам видно: мысли далеко‑далеко…
Тут ещё бывший школьный товарищ явился на побывку из армии, бравый, возмужавший. Рассказал, как в Чечню едва не загремел:
«У нас всех оторвышей подчищали – ну, таких, кто на пьянке попался или в самоволку бегал, или кто просто сорвиголова… Оторва, короче. Оторви и выбрось. И меня угораздило залететь на „губу“… как‑то вывернулся… не знаю…»
И опять Петя загорелся армейской жизнью, чем поверг мать в очередную истерику. Вансан пробовал втолковать ей, что нет пока прецедента к новой психологической обработке сына, что всё это мелочи жизни, чтобы так уж драматизировать, но она продолжала давить на психику. И вдруг Петя пропал. Ни дома его, ни на даче. День, другой, третий… Всех знакомых обзвонили, все места, где он мог находиться, объездили, с ног сбились, уже на розыск хотели подать. И тут сосед по даче, Владислав, пришёл вечером (Вансан только что приехал из дома – с надеждой обнаружить‑таки, наконец, Петю) и сказал:
«Слушай, иду с родника – ну ты знаешь – по той тропке, что мимо больших камней… Белка, собака моя, уши навострила, а потом и сунулась меж кустов в нору под валунами… Я заглянул, а там темно, но что‑то шевелится. Может, Пётра твой?»
Бомжей в округе вроде никто не наблюдал. Мак по огородам, говорят, резали, молочко собирали – это да: двух хануриков и потрёпанную девку видали, а бомжей – нет…
Владислав тоже зачастую не очень уравновешен, хмур, мнителен; года полтора назад его сбила машина, и Петя тогда опекал его, когда тот на костылях перебазировался из больницы на дачный участок, помогал заготовлять сено кроликам и веники двум его козам…
Когда‑то из этого карьера выбирали песок для строительного комбината. Теперь громадная выбоина в земной поверхности протянулась на километры, поросла березняком и кустарником. Вансан шёл напрямик, спустился по крутизне обрыва к большим валунам, образовавшим холм с несколькими ходами‑выходами в подножии. У самого широкого проёма чернело и неприятно пованивало кострище. Присев на корточки, заглянул в пещеру. Да, что‑то там есть, но что – не ясно. На четвереньках Вансан посеменил вглубь, несколько раз приложился лбом о выступы, пока не наткнулся на что‑то мягкое. Когда глаза привыкли к сумраку, разглядел завернувшееся в полушубок скрюченное существо. Оно встрепенулось и дико вскрикнуло:
– Что надо?!
– Это я, Петяй.
Сын долго соображал, выравнивал испуганное дыхание.
– Ну и чего?.. Как ты меня нашёл?
– Да вот, чутьём… собачьим. Пошли домой, а. И вообще, как ты тут… не замёрз?
– Нет. Домой не пойду.
– Почему?
– Мне надо полежать ещё на земле. Мне легче становится.
Вансан сел, прислонясь плечом к камню.
– Ну и как долго?.. – старался говорить мягко, неспешно, опасаясь вспышки раздражения.
– Сколько потребуется. Понимаешь? Ты мне вот что, приноси информацию, а я буду делать выводы для тебя.
– Для меня?
– Ну да, не надо тебе разве?
По голосу и едва различимым глазам Вансан понял, что Петя не поддастся уговорам.
– А есть не хочешь?
– Нет, запас не иссяк. А вот курить, если есть, давай.
Вансан ушёл, оставив сигареты, и приходил в тот день ещё несколько раз, съездив прежде успокоить бабку с Тамарой. Сосед Владислав также увязался – «из интересу». «Не иссяк, говоришь, запас? Ишь ты, грамматей…»
Через несколько дней Петя «созрел» и согласился наведаться домой помыться. На другой день Тамара приехала на дачу и учинила скандал на предмет того, что он, отец, бьёт здесь баклуши, тогда как сын его спит в ванной и мать ни во что не ставит:
«Ты хоть понимаешь, что умыться даже нельзя по‑человечески!»
