Противостояние
Но было кое‑что еще. В отличие от прежних эта кампания дышала откровенным цинизмом она показала, насколько глубоко пустила корни криминальная экономика. Как и в Соединенных Штатах Америки, в Советском союзе сухой закон активно использовался для накопления первоначального капитала мафиозными объединениями.
Высокий, седовласый старик с орлиным профилем припарковал машину в одном из дворов, недалеко от Ярославского вокзала, закинул на плечо рюкзак, вышел на улицу. Машину он оставлял спокойно – вряд ли кто позарится на пожилой Москвич 2140. Оглядевшись по сторонам, старик влился в поток людей, неспешно текущий к площади трех вокзалов…
Во всем этом – если бы кто‑то обратил на это внимание – было что‑то ненормальное. Сам этот старик сильно контрастировал со всем – с непритязательной, в пятнах одежонкой, с замызганной кепкой, с притороченной к рюкзаку лопатой, с торчащими хлыстами саженцев. Ну не похож был это крепкий еще старик на обычного московского дачника, спешащего рано утром в субботу на свои шесть (а у кого и три) соток, дабы успеть вскопать гряды и посадить картошку пока светит солнышко, и на небе ни тучки. Скорее этому старику подходил строгий деловой костюм или военная форма, если посмотреть на его выправку. Но старик был одет именно так, он безропотно толкался в очереди пригородных касс, в привокзальном ларьке купил несколько истекающих жиром пирожков и бутылку виноградного сока, и даже выругался матом, очень уместно и сочно, когда кто‑то, спеша к поезду, пихнул его в спину. И все‑таки – что‑то здесь было не так.
Старик ехал больше часа на электричке, идущей к Александрову, одному из небольших городов Владимирской области, конечной станции для московских электричек. Он сидел на грязной деревянной скамейке, пачкаясь жиром съел два пирожка запил их виноградным соком и бутылку запихнул под диван, как это все делали. Соседи задумали «забить козла» – но старик отказался, вытащи какую‑то газету и погрузился в чтение…
Наверняка, те кто ехали в одном вагоне с этим стариком сильно удивились бы, что спроси сейчас старика, кто сидит ближе к окну слева на третьем ряду с конца вагона – и он ответит без запинки и не только ответит – но при необходимости нарисует портрет, который теперь под влиянием милицейского сленга стали называть «фоторобот». Старик помнил облик каждого из более чем ста человек ехавших с ним в одном вагоне он помнил кто уже вышел из вагона и кто на какой станции вошел
Он всё помнил…
На одной из последних перед Александровом станций старик вышел. Протолкался к выходу, вышел на полупустую бетонную платформу в числе таких же, как он дачников, постоял, посмотрел. И когда хвост электрички скрылся за поворотом, а дачники редкой цепочкой тронулись в лесополосу – пошел и он.
Идти было легко. Весна выдалась дружной, не затяжной, и почва сейчас уже подсохла настолько, что самое время было заканчивать с посадкой картошки, а не начинать сажать. Снег уже весь сошел, оставив замусоренную окурками и осколками бутылок по обе стороны натоптанной людьми в лесу тропинки, землю.
Старик шел не спеша, он наслаждался этим неспешным походом по русскому перелеску, наслаждался русской природой, наслаждался пеньем птиц. Последнее время старик обитал в городе, и на природу выбирался редко – и ему ее не хватало. Ведь он родился совсем недалеко от этих мест, в маленькой деревеньке на взгорке, которую придурок – кукурузник признал бесперспективной. Он тогда был в Китае, он был там уже несколько лет и человек по имени Мао Цзе Дун публично назвал его своим другом. У старика была сложная судьба. Его мать уехала в деревню и родила его без отца – только потом он узнал, что его отцом был испанский коммунист, один из активных участников Коминтерна. Несмотря на то, что он был сыном врага народа – еще оставшиеся у отца друзья протолкнули его в госбезопасность и направили советником в Китай. Тогда официально Советский Союз делал ставку на режим Чан Кай Ши, и его советническая должность почти ничего не значила. Но он делал свою работу, он искренне помогал китайским коммунистам, он спал вместе с ними в землянках и делил с ними скудную пищу, его не один раз могли убить, но он выживал, он переплывал Ян‑Цзы вместе с Мао и его бойцами. И после победы КПК оказалось, что основную работу в Китае сделал как раз он.
Он до сих пор хорошо помнил Мао. Тогда он был скромным, и очень мудрым человеком, это потом он испортился, его испортила неограниченная власть. С Мао было очень интересно разговаривать, он никогда не твердил заученные догмы, он искренне старался докопаться до самой сути учения Маркса, Энгельса‑Ленина, он внимательно читал книги, делал выписки, спрашивал мнение близких ему людей о то или ином фрагменте книги. Ему важно было не просто тупо заучить формулировки – а понять их, возможно в чем то и переделать, чтобы применить к Китаю. Мао искренне верил в коммунистическое будущее Китая – и старику было смешно слушать громогласные речи, в которых Мао потом представляли чуть ли не агентом ЦРУ. Гегемонисты – вот ведь какое выражение кто‑то придумал. Китайские гегемонисты.
У тебя в стране произошел капиталистический переворот – это сказал Мао, когда его отзывали обратно[1]. Те люди кто пришел к власти – они больше не будут идти к коммунизму. Наоборот, они будут идти к капитализму, чтобы присвоить народную собственность и править в своих провинциях и уездах как капиталисты. Все это было после Двадцатого съезда КПСС. Мао не предложил ему остаться – знал, что это невозможно. Но предупредить – предупредил, это все что он мог сделать для своего русского друга.
Напоследок они обнялись…
После его возвращения в страну, он узнал, что деревню его сносят. Мать он перевез к себе в город – но в городе она так и не прижилась, умерла вскорости. Поскольку он долгое время работал в Китае – на него поглядывали с большой опаской, не подпускали к оперативной работе. Сослали в Высшую школу КГБ СССР в Минске, преподавателем – все‑таки опыт у него был и немалый. Но связей с друзьями, находящимися на оперативной работе он не терял. Его лично знали Сахаровский и Мортин[2], ценили его как настоящего разведчика, пусть и попавшего объективными обстоятельствами в немилость. Потом его перекинули на подготовку кадров для «братских компартий» – это было смертельной ошибкой для тех, кто сейчас правил в КГБ СССР. Он готовил кубинцев, алжирцев, румын, восточных немцев – и везде он заводил друзей, везде оставались люди, кто считал его своим учителем. Он не знал, когда и зачем это пригодится – но он плел свою сеть, словно по указанию свыше. Потом когда подошел возраст – его перевели в армию и направили в группу Генеральных инспекторов министерства обороны – синекура для отставников в генеральском звании. Но не для него – именно там, в армии он нашел людей, которые думали так же, как думал он которым было не все равно на то, что происходит с их Родиной. И теперь эта сеть, охватывающая больше десятка стран, должна была пригодиться.
* * *
[1] Мао и в самом деле говорил это и не раз. Поэтому, материалы ЦК КПК запрещались к распространению в нашей стране.
[2] Сахаровский Александр Михайлович, Мортин Федор Константинович – председатели Первого главного управления КГБ СССР, внешней разведки Советского союза. Сахаровский занимал эту должность пятнадцать лет и воссоздал советскую разведку после сталинских погромов. Надо сказать, что несмотря на то что разведка организационно входила в КГБ СССР, но на деле она была мало зависима от центрального аппарата. Не раз автор видел партийные документы, где руководителю ПГУ поручалось сделать то‑то и то‑то или он входил с предложениями ЦК, минуя Председателя КГБ СССР. Внешнюю разведку Андропову удалось подчинить только тогда, когда на ПГУ он протолкнул Владимира Крючкова, своего вечного зама.
