Пуговицы

В седьмом классе наши безумные похождения с парнями внезапно прекратились. Мы резко отдалились друг от друга: у них появились от меня секреты, а я подружилась с Лизой. Лиза была не такой, как я. Она всегда была девочкой‑девочкой. Носила юбки, сережки и колечки, пыталась краситься и вкусно пахла. Сойдясь с ней, я неожиданно обнаружила огромный пробел в своей жизни, который принялась спешно наверстывать. Модные шмотки, соцсети, фотки, парни и отношения – это все Лиза. Денег у нее, как и у меня, никогда ни на что не было, но зато было страстное желание их иметь. Мы часами могли валяться у нее дома на полу, просматривая трендовые луки и фантазируя, как все это в один прекрасный день появится у нас. Но вместо этого у ее мамы появился Серж, и нам со своими девчачьими мечтами пришлось переместиться в ТЦ, потому что Серж был странным. Он часто оставался дома и время от времени пытался подкатить к нам. Лиза его боялась и возвращалась, когда мама приходила с работы.

В восьмом классе мы с ней познакомились со многими ребятами из нашего района, ездили тусоваться с неформалами, чуть было не связались с наркоманами, пережили несколько глупых любовных драм и лишь каким‑то невероятным чудом избежали того, чтобы это все плохо не закончилось.

Когда Тамара Андреевна стала директором нашей школы и меня первый раз привели к ней в кабинет, она сначала долго и недоверчиво смотрела, будто перед ней был кто‑то другой, а не я, после чего велела сесть и еще минут пять молчала, всем своим видом демонстрируя глубокое осуждение. Однако в пятнадцать любое осуждение лишь будоражило, а критика провоцировала. К тому времени я уже сама неплохо связывала слова и отстаивала собственное мнение, которое имелось по любому вопросу и требовало быть высказанным. Стыдно мне не было, страшно тоже. А из наказаний я боялась только интерната.

– Ты мне очень нравишься, Маша, – сказала директриса, – и мне казалось, что мы с тобой находим общий язык.

– Тамара Андреевна, это же школа, – в своем привычном тоне заявила я. – Здесь вы по одну сторону баррикад, а я по другую. Мы не можем нравиться друг другу.

– Баррикады предполагают военные действия.

– Ну да.

– Потому ты подговорила девочек бойкотировать урок труда?

– И поэтому тоже.

– А еще почему?

– Потому что она нас унижает.

– Кто? Елена Владимировна? И как же она вас унижает?

– Говорит, что мы криворукие, бесполезные, что нас никто замуж не возьмет и что у нас ногти длиннее мозга.

Тамара Андреевна кинула взгляд на мои руки, и я с вызовом растопырила пальцы с бледно‑розовым лаком перед ее глазами.

– У меня короткие ногти! Но она вешает ярлыки и всех равняет под одну гребенку. И почему это я должна уметь варить ее дурацкий суп? Это вообще касается моей личной жизни. Какое ей дело, как я чищу картошку или вставляю нитку в иголку? А сама даже голосовое отправить не может. И кто из нас тупой?

– Почему же ты не пришла ко мне и не рассказала, что Елена Владимировна вас обижает?

– Если бы я пошла жаловаться, меня перестали бы уважать.

– А теперь уважают?

– Теперь – да.

– А вот в этом ты ошибаешься…

– Ой, вот только не надо. – Подобных бесед в моей жизни состоялось великое множество. – У вас, взрослых, свое уважение, у нас свое. Это у вас принято, улыбаясь в глаза, стучать друг на друга. А у нас все по‑честному.

– И почему же тогда ты здесь?

– Елена нажаловалась.

– Елена Владимировна, конечно, сообщила мне. Но… почему ты одна здесь? Почему нет других девочек?

– Потому что я вас не боюсь, а они боятся.

– Совсем нет. Ты здесь потому, что кто‑то из них рассказал Елене Владимировне, что это вы с Лизой подговорили всех сорвать урок.

Тамара Андреевна поддерживала меня, прощала и вытаскивала из различных передряг почти всегда. Однако в прошлом году произошло нечто непонятное. У Риты Петренко пропали часы – дорогие, брендовые, она их носила просто так, ради понтов, а на физ‑ре снимала и прятала в одежду. Про это знали все, но у нас если что и пропадало, то в основном деньги из кошельков, а тут вдруг часы.

После урока Петренко сразу заметила пропажу и подняла вой. Кто‑то сбегал за Надей, та пришла и говорит: «Девочки, давайте проверим ваши вещи». Все возмутились, конечно, но, поскольку никто эти часы не брал, а Рита продолжала рыдать, согласились. Показали сумки, карманы, руки. Ну, и часы моментально нашлись – в моем рюкзаке в боковом кармане. Что это подстава, было ясно как божий день. И даже не оттого, что я брезгую чужим, в первую очередь потому, что я не дебилка: если бы мне и понадобилось что‑то украсть, то никто в жизни меня не запалил бы. И девчонки это знали. Я же не первый год в своем классе училась. Но Надя не знала и потащила меня к директору. Я с ней особо и не препиралась, потому что знала, как все будет. Тамара Андреевна скажет, что если никто не видел, как я брала эти часы, то и обвинять меня нельзя. Она всегда верила мне. И я не ошиблась. Из директорского кабинета мы вышли довольные тем, что недоразумение благополучно разрешилось, часы нашлись и ни у кого ни к кому претензий нет.

Вот только на следующий день поднялась странная волна. К директрисе пришли родители Петренко и стали требовать исключить меня из школы. Не знаю, кто и что им наговорил, но тут же подключились родительский комитет и обиженные учителя. Вспомнили все мои прошлые прегрешения: ссоры с одноклассниками, которых на самом деле было не так уж и много, сорванные уроки, прогулы и хамство. За несколько дней из меня сделали трудного, агрессивного подростка со склонностью к кражам и асоциальному поведению. Конечно же, «простым» подростком я никогда не была, но бόльшая часть из того, в чем они меня обвиняли, была полнейшей выдумкой и преувеличением.

В итоге Тамара Андреевна, вызвав меня к себе, очень нервничая и пряча глаза, осторожно предложила мне сменить школу. Если бы я действительно совершила плохой поступок, то, скорее всего, стала бы качать права и ругаться. Но я просто обалдела. Спокойно выслушала ее и ушла домой, где немедленно выложила все Яге. Не в поисках какого‑либо сочувствия (Яга меня никогда особо не жалела), а потому что Тамара Андреевна всегда немного ее побаивалась, скрывая это под маской благоговейного уважения. В свое время, когда они вместе работали в старой школе, Яга сама была директрисой – жесткой, стервозной и принципиальной. Впрочем, такой же, как и дома. Услышав мою историю, она так взбудоражилась, что тут же отправилась в школу, а вернулась еще в большем бешенстве и, ничего не объясняя, весь вечер орала на нас с Кощеем за все подряд. А на мои вопросы ответила лишь одной фразой: «Ты остаешься в школе. Это не обсуждается. Ни одна ведьма тебя больше не тронет».

И в самом деле, вспыхнувшая на ровном месте буча быстро улеглась, а через месяц никто и не помнил, что случилось. Кроме Яги, конечно. Ведь к огромному списку ее благотворительности в отношении меня добавилось еще одно благодеяние, о котором она, не унимаясь, твердила с утра до вечера.