Распятая. Любовный роман
– Смерть или жизнь? – услышала я вдруг грозный голос, снова на мгновение придя в себя. С трудом, не веря, я поняла, что вопрос обращён именно ко мне, только ко мне.
Мрачная высокая фигура в чёрной рясе, с лицом, закрытым капюшоном, расталкивая присутствующих, вышла из толпы и встала передо мной, сверля меня пронзительным взглядом.
– Жизнь, – с трудом пошевелила я запёкшимися губами.
– Такая жизнь?
– Жизнь, – всё также хрипло, с неимоверным усилием выдавила я из себя.
– Такая жизнь?
– Такая жизнь, – покорно ответила я, потеряв сознание уже надолго.
Глава 2
«Господи, что я делаю?».
Даже очутившись здесь, в этом шикарно обставленном офисе с куколкой‑секретаршей, с умным видом (оживший персонаж из столь популярных анекдотов про блондинок) шелестевшей маленькими изящными пальчиками по клавиатуре компьютера, я не могла избавиться от двух изводивших меня ощущений: того, что я зря потратила свои деньги (сто евро, чокнуться можно!), и надежды на чудо, что через полчаса (за те же сто евро, совсем даром!) я выйду отсюда здоровой и счастливой. Навсегда.
Наконец дверь отворилась, и из неё выпорхнула ультрамодно одетая дамочка лет где‑то между сорока и пятьюдесятью, вся всклокоченная, возбуждённая и вместе с тем как бы воздушная, одухотворённая.
«Как после бани! – машинально пришло мне на ум сравнение. – Интересно, что там с ней делали? На кушетке ублажали?»
Дамочка тут же подбежала к «куколке» и принялась обсуждать с ней дату следующего визита, перемежая беседу какими‑то восхищёнными ахами‑вздохами и чисто женскими пустопорожними репликами относительно кавалеров, причёсок, одежды, отпуская комплименты и напрашиваясь на комплимент.
Однако у меня совершенно не было времени их послушать, так как загорелась лампочка над дверью кабинета, приглашая меня войти.
Леонард Львович (а именно так его звали) сидел в кресле, уперев локти в стол, сбросив на грудь очки, поддерживающиеся изящной серебряной цепочкой, и держа ладони на лбу. Вроде как выражая всем своим видом глубокую задумчивость, а на самом деле элементарно спал.
Однако сон у него (если то был, действительно, сон и я не ошиблась) был очень чутким: он моментально среагировал на стук закрывающейся двери и буквально лучился теперь благодушием и приветливостью. Я ожидала увидеть какого‑нибудь старичка, чуть ли не с пенсне на носу, еле удерживающегося от того, чтобы не назвать меня «милочкой», а может, и не удерживающегося. Но передо мной сидел голубоглазый блондинчик, долговязый, смешливый, лет тридцати‑тридцати двух от роду.
И это светило! Профессор! Величина международного масштаба? Боже, ну и попала я в переплёт!
– Здравствуйте! Присаживайтесь, что же вы? – прервал мои размышления «светоч». – Ну, я весь внимание. Вы так упорно ко мне пробивались, рассказывайте, с чем пришли?
Я тотчас раскрыла папку, разложила перед ним газетные вырезки и принялась бубнить заученную за долгие месяцы речь. Я давно уже делала это машинально, но сейчас отдельные моменты то тут, то там вновь принимались цеплять меня, и мне всё чаще и чаще приходилось выдерживать паузы и успокаиваться, прежде чем перейти к следующему эпизоду своих невесёлых воспоминаний. Однако что меня возмутило: «светило» даже не потрудился притвориться, изобразить на лице сострадание, как это до него все (повторяю, все, даже неумёхи!) делали.
– Так, и в чём проблема? – спокойно спросил он, когда я закончила свой рассказ.
Господи, «в чём проблема»?.. Он что, идиот? Действительно, в чём проблема? Сколько раз мне это говорили! Я ведь осталась жива! Но разве я жива? Если бы я была жива, разве я сидела бы здесь сейчас, «воодушевляясь» ухмылкой этого «профессора кислых щей»?
– Молчите? Что ж, время идёт, – вздохнул «великий целитель». – Я в том смысле так выразился, что вы вполне могли бы решить все свои проблемы сами. Зачем вам психотерапевт? Сбивать вас с толку? Подумайте, вам удалось вырваться, остаться в живых, побывав в лапах изощрённых насильников, зарвавшихся нуворишей. Подобных случаев можно привести один на несколько тысяч. А сейчас вы просите пожалеть вас, погладить по головке, «вывести из мрака». Нелогично и… не смешно.
Мою грудь распирало от слов возмущения, но я смогла выдавить из себя только:
– Нет, не могу. С каждым днём мне становится всё хуже и хуже, я всё больше углубляюсь в пережитое, всё дальше ухожу в сторону от окружающего мира, растворяюсь в депрессии. Я умираю, и умираю в мучениях, нечеловеческих страданиях. Я падаю, падаю, падаю и не могу остановиться. «Они» добивают меня.
«Псих» (психотерапевтом мне трудно было его назвать, так я его в тот момент возненавидела!) между тем протёр специальной (с антистатиком) тряпочкой очки, нацепил их на нос и принялся бесцеремонно меня разглядывать.
– Не вижу, не вижу падения. Вижу макияж, умело, с чувством меры наложенный, осмысленное выражение лица. А вас наверняка убедили в том, что по вам психиатричка плачет, советовали полежать где‑нибудь, подлечиться как следует, и желательно у частника, непременно у частника. Могу догадаться, что вы обошли всех доступных вам по денежкам самоучек и шарлатанов, для которых вы были не более чем подопытным кроликом, точнее крольчихой. Гипноз, иглоукалывание, таблеточки разные. Очень, кстати, опасные. Удивляюсь, как у вас до сих пор крыша на месте.
Тут я не выдержала, сорвалась, ударила что было силы кулаком по столу.
– Не видите! Ничего вы не видите! И что за советы вы мне даёте? «Помоги себе сама»? Что вы мне нового сказали? Зачем я вообще к вам пришла?
Горе‑профессор несколько секунд смотрел на меня, раскрасневшуюся, разгневанную, в восхищении, затем достал из стола и протянул мне какие‑то загогулины.
– Прекрасно! Держите! Это бумеранги. Ненастоящие, так, игрушечки, но может быть больно, если не увернётесь вовремя, и даже очень больно.
Не знаю, что со мной произошло, но я в самом деле схватила эти чёртовы деревяшки и стала что было силы бросаться ими.
– Сильнее! Ещё сильнее! – подбадривал меня «псих» (действительно псих!), отбежавший в другой конец комнаты и делавший всё возможное, чтобы и полюбоваться результатами моих усилий, и не подставить голову под обстрел. А вот я так и не смогла полностью уберечь себя: несколько ударов всё же пропустила.
– Скажите, вы со всеми так? – упала я наконец в кресло, совершенно обессиленная.
– Нет, с каждым по‑разному.
– И чем же я заслужила подобное с собой обращение?
– Хороший вопрос! Как я понимаю, вы задали его самой себе?
