Синдром изоляции. Роман-судьба
Сумбурно, но доходчиво разъяснила Грише новые правила. «Чтоб не вздумал жить там сдуру, как у нас»[1].
Итак, политику и религию не обсуждаем; говорим о погоде и не дай тебе Бог затеять разговор о деньгах. Понятие прайвеси – священно: никаких личных вопросов, непрошеных советов и сокращения дистанции. Стой на расстоянии вытянутой руки, а если спросят о второй поправке – улыбайся и мычи. Носить оружие или нет – это их, сугубо американские заморочки.
– Понимаешь, Гриш, они во всем индивидуалисты! – Галя в спешке пересказывала свою диссертацию. – Здесь другу в два часа ночи не позвонишь, а душу изливают только психологам.
Гриша мрачно заметил, что в этой дурацкой стране он не станет откровенничать даже с бродячим псом.
Саше было сказано просто: у американцев другой язык. По‑русски никто не понимает.
Он поразился:
– Я видел их языки. Они такие же, как наши – красные.
Само собой, она первой угодила мордой в грязь.
Раз – и шокировала соседку. Увидела, как ее шестилетний ребенок поминутно бегает к пруду – справлять нужду, и поспешила вправить мозги горе‑мамаше. Плевать на экологию, мальчишку спасать надо. Чужих детей не бывает. Забарабанила в дверь американки, которая мирно готовила сэндвич с тунцом под телевизионное шоу для домохозяек. Открыла дверь и обомлела: русская объяснялась пантомимой, делая непристойные движения в районе живота и бессвязно крича. Фарс под названием «Дура, у твоего сына цистит!» прошел без оваций. Вот тебе, пожалуйста, тихий благополучный район, респектабельные соседи… и русские гангстеры. Иди‑ка домой, сынок, мало ли что эта сумасшедшая выкинет.
Два – и напугала Марка. Приятного и дружелюбного мужчину, который по‑соседски выручал Барских садовым инвентарем, Галя выбрала в качестве финансового гуру. Пусть разъяснит все про 401 (k)[2]. В Америке ее охватил страх обнищания. Это на своей земле можно побегать по урокам, набрать переводов и перехватить у друзей тысяч пять до зарплаты. Письма из пенсионного фонда она раньше выкидывала, а здесь, ощутив вязкую трясину, представляла, как пойдет с протянутой рукой. Ну уж нет, надо вникнуть в систему и помочь Олежке хотя бы в этом! Галя штудировала книги о фондовых рынках, слушала по телеку известных финансистов и бесилась от своего кретинизма. Мир богачей заперся на сто восемь замков. Ничего, люди пропасть не дадут, решила Галя. Подкараулила Марка, сгребавшего в кучу пламенное золото листьев, и завела разговор о погоде. Когда тема была исчерпана, непринужденно бухнула:
– Кстати, где храните деньги?
Сосед попятился, вспомнив про срочные дела. Галя поспешно исправилась:
– О нет, не бойтесь. Я же про пенсионную программу. Куда посоветуете вкладывать деньги? Где их лучше держать?
Марк промямлил спасительную американскую мантру: твоя жизнь – твой выбор.
Галя не отступала. Приблизившись, ласково взяла соседа за плечо:
– Ну‑ну, не скрывай… поделись… Я совсем одна, понимаешь?
Марк по‑партизански мотал головой: не знаю‑не участвовал‑не местный. Он так и не сдал ей биржи и трастовые фонды, капиталист проклятый.
Господи, она еще и в биржи полезла!
И только через год ее накроет запоздалый стыд: бедняга удирал не столько от запретной темы, сколько от ужаса ее прикосновений. Чего доброго, пришьют сексуальное домогательство! Шестидесятилетний Марк подолгу выгуливал своих седеющих подруг, прежде чем решался на поцелуй.
Апогеем провала оказалось приглашение на вечеринку, где Галя простодушно напилась и впервые почувствовала себя легко и непринужденно. Обрадовавшись исчезновению барьера, она вернулась в себя прежнюю и живо защебетала. Счастье‑то какое: американский дом, в котором полным‑полно сербов! У нас же все общее: вера, язык, еда. Это по‑сербски написано? Да это же по‑русски! Да, мы тоже готовим голубцы, передай мне тарелку, дорогая. Да, привыкаем, хотя мне очень тяжело. Вы тут двадцать лет? Ну вот, а я – второй месяц только… Нет, мама умерла, а вот папа остался в России. Нет, он никогда не приедет сюда, потому что ненавидит Америку и американцев.
Она прикусила язык, осознав, что за ее спиной стояли американцы с тарелками и напитками. Выдавила, краснея:
– Надеюсь, я никого не обидела?
Сербские женщины рассмеялись:
– О, не волнуйся, дорогая. Мы тоже их ненавидим. После Белграда… в девяносто девятом…
Галя перехватила ошеломленный взгляд хозяйки вечеринки.
Прочь, прочь из радушного дома. Надежно запрись и не вздумай упоминать о своей профессии! Отныне и навсегда – ты просто Мариванна. Мама‑клуша с особенным ребенком.
* * *
Гриша уворачивался от разговоров по душам, односложно отвечал на вопросы и подолгу сидел в своей комнате, уставившись в стену. Лишь однажды, когда получил F[3] сразу по пяти предметам, разразился горьким монологом. Посмотри на эти лица, мама! Мы же не сможем здесь жить! Я понимаю, у Сашки – шанс стать счастливым, но зачем вы мне‑то врете?! Америка – для моего блага? Серьезно?! Жизнь среди людей с кругозором муравья? Какую тут можно девочку найти, не смеши! Жирные прыщавые лохушки; их мечта – потискаться на заднем сиденье «шеви» и отведать стейк в «Кэпитэл Грилл». Ты для этого мне подсовывала Карамзина и Шмелева? Для этого везла сюда Шолохова, Толстого, Достоевского?!
Мое место – в Москве. И школа, и друзья, и Катька, и булочки «Кремико»… Ты хлеб здешний пробовала?! А дед?! Что с ним будет?!
[1] Цитата из песни В.С.Высоцкого «Инструкция перед поезкой за рубеж».
[2] Название пенсионного фонда.
[3] Самая низкая оценка в школе, соответствует «двойке».
