Синдром изоляции. Роман-судьба
Да не собиралась она ни в какую Америку! Что там делать, если на третьи сутки любой заграницы она задыхается? Париж и Мюнхен, Анталия и Фрайбург… – от надраенных площадей и чужого воздуха падает температура, замедляется коровоток. Нет уж, мне нужны пресловутые березки и родимое раздолбайство. Я пристрочена к Родине суровыми нитками.
Также крепко держали брачные кольца… Еще в детстве Галя поклялась: ее семейная жизнь ни на миллиметр не приблизится к итальянскому карнавалу родителей. Так что развод невозможен. Вот тебе второй икс в уравнении.
Когда Олежка двинул покорять Америку, времени осталось на донышке. Потому и помчалась в церковь: пусть знак подадут оттуда. Отстояла службу, страстно молясь о том, чтобы ей разрешили заглянуть в конец учебника, с ответом свериться.
Пронеси эту чашу мимо меня!
Бог молчал, Галя рыдала неистово.
Увидев отца Николая, батюшку строгого и принципиального, она подскочила за благословением. Вот только услышит про Америку – запретит обязательно!
Батюшка оправил рыжую бороду и посмотрел сурово:
– Вы мужа любите? Венчанные?
– Да…
– Тогда езжайте за ним, куда позовет. Хоть на край света. В Америке тоже люди живут. Но смотрите, не хулиганьте там… В церковь ходите!
По дороге домой Галя шепотом упрекала Того, Кто передал неправильный ответ. Торговалась с Ним, как на турецком базаре. Предлагала взамен бессмысленные обеты, если Он передумает.
А потом ей выпало одиннадцать, черное.
…плещма Своима осенит тя, и под криле Его надеешися…
Господи! Да я всего лишь раз против папиной воли… Не отбирай его, Господи!
* * *
…В корчме «Тарас Бульба» отец и дочь с поразительной синхронностью поднимали левую бровь, когда слушали, и указательный палец – когда говорили.
– Ты запомнишь эту дату, как день самой страшной ошибки! Ты себя никогда не простишь, я тебе обещаю. Как была Мариванной, так и осталась. Я тащил тебя из мерзостей, а ты еще худшую гнусь нашла! Своими ногами в ад ступаешь!
– Папа, я готова признаться в чем угодно, хоть в покушении на товарища Сталина. Во всем, что касается меня. Но насчет ада… У Саши его быть не должно. В России его ждет интернат, понимаешь?
Папа посмотрел испытующе и припечатал:
– Я ему очень сочувствую… но значит, это – его судьба.
Ну, уж не‑е‑е‑т… Насчет судьбы – это ты зря‑я‑я.
И закрутилось. И понеслось. Расстарался Галин ангел‑хранитель так, словно выслуживался за годы халатной работы. Ни в чем его подопечная не знала препятствий. Лихо продала квартиру, расправилась с вещами одним махом – раздать, подарить, выбросить, мне теперь ничего не надо, не надо, не на‑а‑до! Бюрократическая волокита, выписки‑прописки‑визы – со всеми препонами управилась на раз.
И с работы уволилась красиво. Ушла непобежденной в никуда. Заодно прояснилось, кому она стояла костью в горле все эти годы.
Орлова удивила своей человечностью. Сначала ее чуть удар не хватил от внезапной и жесткой правды. Анна‑Пална обмахивалась испанским веером, сочувственно раскачиваясь в кресле:
– Если что…. Словом, если у вас ее заладится, дорогая Галина Михайловна, я с дорогой душой… от чистого сердца… ваше место на кафедре вас всегда ждет.
Галя растрогалась и позволила себе уткнуться в пышногрудую Анну‑Палну.
Воистину: родня – не по крови.
Я тебе покажу – судьба!
* * *
И только заблудившись в Миннесоте, сидя на проселочной дорожке среди яблок и помидоров, она исторгла из себя упрямый кураж.
Хуже всего, что отец с ней по‑прежнему не разговаривал. Стоя рядом с Гришей, Галя с тревогой прислушивалась к свистящему дыханию пампушки: слышимость в телефоне была фантастической. Папа смолил по две пачки в день, уповая на кубанский иммунитет. С тех пор, как ему исполнилось пятьдесят девять, он каждый год сообщал Галушке, сколько лет перехаживает, если верить статистике смертности.
* * *
Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси Твоему…
Знак! Подай мне знак, что слышишь меня!
– …А Саша увидел на его плече татуировку и спрашивает: «Дядь Сереж, вы в тюрьме сидели?». Я чуть со стула не упала! Сама ведь ему про татуировки объясняла… А здорово, все‑таки, что Олежкин начальник – тоже русский, правда, пап? Он только рассмеялся. Я ж, грит, в армии служил…
«…Узнику собственного тела достается немного. Память – злой властелин, да зрение – наглядное пыточное средство. Достаточно, чтобы молить о смерти каждую секунду. Но нет, пощады не жди. Еще тебе оставляют слух, чтобы душа корчилась в судорогах… Ее отчаяние, ее взгляд… Господи, да забери ты меня нáпсих отсюда! Если смерти, то мгновенной… Или ты меня проклял? Пусть так, но дай мне всего лишь минуту! Минуту, чтобы сказать ей…»
