Синдром изоляции. Роман-судьба
– Ну что ты расклеилась? – Бульк! Вареники отправляются в кипящую алюминевую кастрюлю. – Горя настоящего не знала, но хоть читала, надеюсь? Валя Котик, Леня Голиков… Что ты им могла бы рассказать? Живешь в сытости, благополучии, мирное небо над головой. А Зине Портновой, между прочим, фашисты выкололи глаза и отрезали уши! Какая у тебя беда, Галюха? Глупая частная история из жизни пионерки. Ты посмотри, на какие подвиги шли твои ровесники! Ради всего человечества, не ради одной своей семьи! Нет уж, дорогая моя племянница, выпрями плечи и голову вверх. Вот та‑а‑ак… Слабость унизительна, нытье стыдно, упаднические настроения оставим нашим врагам!
Тетка уже раскалила чугунную сковородку и кидала в нее ложкой сазанью икру. Через мгновение – оп‑ля! – темно‑зеленое месиво превратится в изумительно оранжевые, тающие во рту оладьи. Как раз кстати пришлись ее любимые строчки из комсомольской юности, которые тетя незамедлительно декламирует:
Ну, а если кто падал в степях у отрогов
Стиснув зубы, себе говорил: «Поднимись!»
Это наша судьба, это наша дорога –
Пионер, комсомолец, потом коммунист!
Ты клянешься, что с завтрашнего дня начнешь новую жизнь, выкинешь мусор из башки и обязательно станешь такой, как тетя Лида.
Носишь в комнату вареники, баклажаны, оладьи, жареного сазана и пирожки, которые почему‑то у тети всегда выходили треугольные. Бормочешь: «Поднимись!»
За столом родители вспоминают нищее детство, поднимают рюмки за Лидочку, за «чтобы не было войны» и нашу советскую Родину. Потом запевают, голоса их сливаются в концертный унисон.
Какое там проклятье? Чушь! У мамы с папой – временные разногласия. Такую гармонию не сыграть‑не подделать!
Ты любуешься ими, светлея лицом. Вступаешь с третьей строчки:
Очень вовремя мы родились,
Где б мы ни были – с нами Россия!
Комсомольцы‑добровольцы,
Мы сильны нашей верною дружбой…
И еще – про берег турецкий и никому не нужную Африку.
Через месяц ты уже не вспомнишь о мерцающем счастье. Теперь родителей слаженно петь не заставишь. «Чтоб ты сдох!» раздается дома чаще, чем «Доброе утро». Мама вслух жалеет о том, что уже не работает на секретном заводе, где они с Люськой мастерилихимическое оружие.
– Без цвета, без вкуса, без запаха… Вот бы подлить тебе, гаду, в супчик – никакая милиция не дотумкает!
Папа лишь усмехается. Он опасается скорее несвежих котлет, чем маминых угроз.
Вы молча едите баланду из капусты и мяса. Мама называет ее солянкой. Ты приучилась есть все, что дают, не разбирая цвета, вкуса и запаха. Папе тяжелее: вырос на уютной домашней кухне, и его мама, твоя бабушка, добралась до нобелевских высот в науке «Забота о мужчине».
Отец требует поставить солонку и подать вышитый бабулей рушник, который он смешно называет тряпичкой.
Солонку от мамы он однажды получил. Точно в глаз.
Мать считала, что создана для любви, а не для семьи и громко причитает: впереди – выходные! Это ж скотину свою придется кормить целых шесть раз! Выслушивать его идиотские подначивания и жестокие насмешки, от которых так и чешутся руки морду набить. А в Третьяковке открыли обалденную выставку! А в «Новом мире» ждет нечитанный Искандер! Эх, была я девка бравая, с парашютом прыгала… А как повесила на шею ярмо с носками его вонючими – небо с овчинку стало!
Ты тихо вставляешь:
– Носки папины я все перестирала.
Мама смотрит на тебя с презрением:
– Эх ты… отцовское отродье. Разве ж в носках дело?
По пятницам который месяц дают одну и ту же пьесу.
Папа зачерпывает первую ложку кацапского борща и осторожно спрашивает:
– Что это?
– Ешь, что дают!
– Алевтина, а ты все туда положила? Сделала по технологии?
Мать смачно плюется:
– По рецепту! По технологии!
Папа с трудом пережевывает жилистое мясо и усмехается:
– Алевтина, тебе бы работать поваром в тюрьме. По закладке – все продукты использованы, ни один ОБХСС не придерется, а жрать невозможно. Зеки будут проситься на свободу!
– Ах так, гад?
Кулинарный шедевр летит в унитаз. Какая кульминация, какой драматизм! Жаль, что ты не в силах наблюдать за ними просто как зритель.
– Алевтина! Куды?! Дай супчику!
Отец то ли ревет, то ли рычит.
– Хрен тебе! – злорадно восклицает мама.
Ты чертишь ногтем по клеенке, не поднимая глаз. Еще, чего доброго, про оценки вспомнят.
Мама ничуть не расстроилась и уже забыла про суп. Убежала в спальню, погрузилась в очередной самиздат (Люська‑на‑день‑дала‑потрясающе).
Бутерброды с ливерной колбасой подытоживают семейный вечер. Папа наливает стопку и обязательно чокается с твоим носом:
– Как я выжил, будем знать только мы с тобой.
Ты хочешь выкрикнуть: «А мне‑то как выжить?!», но лишь деланно улыбаешься.
Ночью вопишь в дневнике: «Хоть бы кто‑нибудь меня полюбил!»
До восемнадцати – целых пять лет. Вечность.
* * *
