Синдром изоляции. Роман-судьба
Нынче он оценивает твою нагрузку на сорок процентов от максимальной. Ты улыбаешься, придирчиво разглядывая его внешний вид. Ухожен, подтянут и как будто даже помолодел. Колет глупая детская ревность: о нем заботятся лучше тебя.
* * *
К четвертому курсу жизнь налажена и выверена по всем пунктам. Твоей занятости умудряются завидовать однокашники, которые не замечают лапши на ушах. По легенде, ты заведуешь частной школой английского языка в своих Мытищах, и чемоданами копится зелень на квартиру в центре Москвы. Тип успешной бизнесвумен набирает популярность. Теперь среди мажоров немодно рассчитывать на золото партии, завалявшееся у предков.
Как‑то случайно глянула в зеркало: ох и права была Нимфа! На тебя смотрит сорокалетняя женщина, никогда не знавшая веселой студенческой праздности. Внезапно соглашаешься на безумную вечеринку, которую устроили университетские приятели. Ходишь по гигантской квартире на Ленинском с видом пресыщенного сноба. Разглядываешь великолепно расписанные потолки, элегантный рояль, японский «видик», французский комод (называется «буль»; узнать, что за слово).
Столы обильны и неряшливы неведомыми яствами из валютки. Сонька равнодушно ест киви и громко возмущается ценами. Она недавно побывала в Штатах. Наши валютные магазины непомерно дороги по сравнению с американскими. Ты поддакиваешь, будто бывала и там, и там. Держишь бокал диковинного кампари с апельсиновым соком и выдыхаешь дым – кто‑то предложил пачку ментоловых «More», грех не попробовать.
Легкий прищур и нежная улыбка Елены Соловей из «Рабы любви». В предложенных декорациях смотришься уверенно, это главное. Поглядываешь на антикварные напольные часы: когда уже будет прилично откланяться? Справится ли мама? Одна в квартире с шести утра… Набираешь воздух для извинений (якобы спешишь на свидание; к подъезду подкатил серый «сааб 9000», пусть думают что за тобой), но вдруг застываешь.
Из гостиной слышится плач рояля.
Хозяин вечеринки Боб перебирает клавиши, не вынимая «Мальборо» изо рта. Облокачиваешься на черную полировку, не в силах держать спину. Автор волшебной музыки все разгадал, ему известна твоя настоящая жизнь. Мелодия взлетает осенними листьями и оседает в золе сердца. Ты не стесняешься слез, они не выбиваются из роли вдохновленного слушателя.
Мчится поезд событий, летят узловые станции судьбы. Развод, трагедия с мамой, нелюбовь…
– Я знаю. Зна‑а‑а‑ю, – выпевают руки Боба.
Мощное форте сменяет пианиссимо; ты ощущаешь тяжелый мешок на плечах. Должно быть, таскаешь его очень давно.
Раскатистая мольба в конце. Кто бы ни написал эту музыку, он – гений. Ты только что прочитала личное музыкальное письмо; затерялось в пургу ямщиком, а теперь нашлось.
– Что ты сейчас играл?
– Рахманинов, «Элегия».
Боб тушит сигарету, допивая выпендрежный французский коньяк. Он встряхивает челкой и улыбается. Поблескивает золотая оправа, и так восхитителен расстегнутый ворот его заграничной рубашки.
– There’s music in all things, if men had ears[1], – провозглашает он.
В глазах его – синий насмешливый иней, на правой руке – серебро браслета с вечным соломоновым девизом. И это пройдет…
Няня‑англичанка, известный пианист с трех лет учил его музыке, пока родители‑дипломаты обживались в Новой Зеландии. Нет, не для тебя придет весна, Галюня. Живет он в системе Альфа Центавра. Даже не думай…
– Как з‑здорово ты с‑сказал.
– Леди, это сказал некто лорд Байрон, – смеется Боб.
В элитных студенческих кругах, куда тебя допустили по ошибке, за наглое вранье, выше всего ценится легкость бытия. Боб и компания изящно выпускают из сознания грубую прозу. Они и в самом деле не замечают разрухи, нищеты и стрельбы у Белого дома. Светские беседы порхают невесомой стрекозой. Здесь свободно переходят на основные европейские языки, читают Апдайка в оригинале и обсуждают стилистику Библии в прозе О’Коннор. Подначивают друг друга так тонко, так изысканно – тебе не угнаться. Они фланируют по улицам высокой литературы, пока ты рыщешь по закоулкам в поисках съестного.
Какое счастье, что Олежке незнакомо слово «инверсия»!
…Ты знакомишься с ним в электричке – фортель, который, как выяснилось, никто из вас прежде не выкидывал.
«Это Стинг, Shape of My Heart. Тут у меня еще записаны «Квины», «Машина», «ДДТ»…
Что ж вы такие тяжести… да еще и через мост?
Стругацкие, «Мастер и Маргарита», Конецкий… Может, тачку поймаем?
Шервуд Андерсон, он не космонавт? Даже не слышал…
Инженер‑механик. В Королеве на «Энергии». Да мы соседи! Аспирантура приказала долго жить.
Давай в «Патио Пицце» на Кропоткинской? Вот и побываешь.
Ты что, собиралась платить САМА?
У тебя обалденный голос! Ты так здорово поешь!
Максимальная тяга. Сверхзвуковые струи. Расчетные газодинамические нагрузки. Должен был на Хруничева проходить, но практиковался на Туполева. Испытываем на стендах.
Да они – нормальные люди, не бойся! Обычные мировые родители.
Может, махнем на Селигер? Почему – невозможно?
Ежики из паштета… А я думал – мыши, ха‑ха. В жизни ничего вкуснее не ел.
Очень приятно, Алевтина Михайловна. А я – Олег Барский.
Досталось тебе, девонька, вижу…
Как – прям вот так, с тобой? Думал, на раскладушке… А как я утром посмотрю твоей маме в глаза?
…жить не могу! Какая ты горячая! Ходи сюда, овечка моя…»
– Папа, я кажется замуж выхожу…
– Подожди. Сначала я должен его как следует осмотреть.
[1] Музыка – во всем, если бы люди умели слышать.
