Синдром изоляции. Роман-судьба
Ловкая тетя оформила племянника в психушку за считаные дни. На экспертизу ушло каких‑то пятнадцать минут: конечно, недееспособен; нá тебе, парень, новый диагноз – шизофрения – и катись‑ка ты в ПНИ, где таким, как ты – самое место.
Строчки он перечитывал по несколько раз, будто не доверяя себе. Каменел лицом, застыв над столом в неудобной позе. Глаза прыгали по абзацам:
«…В нашей психиатрии диагноз «аутизм» существует только в подростковом возрасте…
На территории всего бывшего Советского Союза аутисты автоматом в восемнадцать лет превращаются в шизофреников…»
Об этом дочь, кажется, упоминала, но так ли страшен черт?
«…Если проявить рвение и что‑то помыть, вынести мусор, то за это можно получить стакан чая вне очереди, бутерброд с маслом или лишний раз выведут покурить…»
Он похлопал себя по карманам, потянулся в портфель, достал новую пачку папирос и закурил.
«…Его подняли ночью и в футболке и тапках отвезли в психушку. Забирать ночью – это генетическая память…»
Ну, разумеется. Без намека на Сталина не обошлось.
Тем не менее, Михаил Юрьевич был потрясен. Он просидел в оцепенении добрых полчаса, прежде чем поднялся и сделал несколько тяжелых шагов по кабинету. Выглянул в приемную: Катя печатала на компьютере утренние документы. Начальник‑ретроград по‑прежнему писал только от руки.
– Что‑нибудь нужно, Михаил Юрьевич?
– Нет… – задумчиво ответил Пархоменко. – Вы вот что… меня сегодня не будет, я поеду домой. До завтра, Катюша.
– До завтра, – протянула секретарша с удивлением. Время – полпятого, раньше девяти Пархоменко с работы не уходил.
Михаил Юрьевич вернулся к столу, засунул бумаги в портфель, погасил лампу.
Кажется, все. Нет.
Он скомкал недописанное письмо и поджег, ожидая, пока оно догорит в огромной хрустальной пепельнице с окурками.
Через неделю он объедет все столичные интернаты, безуспешно пытаясь проникнуть внутрь. Не помогут ни деньги, ни уговоры, ни обширные связи.
Тогда он попросит Катю составить список ПНИ ближнего и дальнего Подмосковья, захватив, на всякий случай, Владимирскую и Тверскую области, и двинется в путь. Трижды в неделю они с Генкой‑водителем отправлялись засветло, чтобы возвратиться поздней ночью ни с чем.
Наконец Пархоменко повезло. Его впустили.
* * *
После той поездки он не спал всю ночь. Сидел на кухне, приканчивая бутылку водки, закусывая хлебом, краковской колбасой и подвядшим помидором. Пепельница не вмещала окурки, а голова – мысли.
Наутро поехал в офис. Привычно уселся в кресло, начал читать договор о субаренде. Внезапно буквы раздвоились и побежали веселым хороводом. Через секунду они обратились волнами, уплывая от Пархоменко прочь.
Михаил Юрьевич хотел потереть глаза, но правая рука не слушалась. Тогда он потянулся к селекторной кнопке и тут же завалился на пол. Колесики компромиссного кресла предали его в самый нужный момент.
Глава 3. Книга Саши Б.
Я сижу в шкафу. Надеюсь, меня не найдут. В американских домах нет подоконников. А жаль.
Раньше я все время сидел на подоконнике. Иногда вставал на него и танцевал. Меня снимали на телефон. Я думал, это весело. Мы жили на первом этаже.
Анна Айрапетовна говорила тоненьким голосом:
– Разве так мо‑о‑ожно, Саша? Разве можно ходить с голой тутухой? Тем более перед женщинами. Ты ведь умный мальчик, мой балá, да?
Я хотел все время повторять это «дааа?». Мама говорит, непоправимая бакинская интонация. Или неповторимая? Я не уверен.
Тутухой и тутушкой она называла мои интимные места. Я больше не слышал такое слово. Может, это по‑армянски. Балá по‑армянски значит «ребенок» или «дитя». Анна Айрапетовна – армянка и еще моя няня. Очень добрая и ласковая. Мама говорит, ангел земной.
Я все время раздевался догола. Теперь я уже знаю, что стыдно показывать другим свои private things[1] (не буду переводить, неудобно). Это inappropriate behavior (неподобающее поведение).
Я прячусь в шкафу одетый, а не голый. Мама громко спрашивает, где Саша. Она говорит:
– Может, он в шкаф забрался?
А я отвечаю:
– Нет, его там нет!
Мама достает меня за руку и ведет к автобусу.
Это мой первый день школы.
…Прошло много лет, но я все помню очень хорошо.
Я пишу в своем ноутбуке; он исправляет ошибки. Я ненавижу ошибки!
[1] Интимные места (англ.).
