Сказки девяностых

– Конечно! – разрешил он мне так легко, будто был здесь хозяином.

За стеклом находились засушенные морские звёзды алого и шоколадного цвета, затейливые раковины, соломенные куклы в народных костюмах, расписные чашки и горшки – чёрные с золотом и белые с синью, глиняные фигурки коровок, лошадок, человечков. У меня вырвался стон восхищения.

– Красиво? – довольно спросил Вовка.

Отвечать не было надобности. Полюбовавшись ещё на диковины за стеклом, я увидела лежащую на столе огромную книгу с серебряными буквами.

– «Книга рекордов Гиннеса», – прочитала я вслух.

Вовка торжественно раскрыл книгу и стал показывать мне картинки: вот человек, который выше всех прыгает, вот женщина, переплывшая целую реку, а вот чудак – у него самые длинные ногти на руках.

– Откуда ты здесь всё знаешь? И Раису Ивановну, и кабинеты, и всё? – изумилась я.

Разгадка оказалась простой: Вовкина мама тоже была учительницей и иногда брала его с собой в школу. Он стал рассказывать мне про своих родителей, а тем временем из‑за длинного книжного стеллажа вышла женщина в очках и стала за нами наблюдать.

– Вова, кто это? – немного испугалась я. – И где мы?

– Мы в библиотеке, а это Таисья Павловна. У неё можно книжки брать.

Я робко поздоровалась с дамой в очках и попросила разрешения взять домой книгу рекордов.

– Гиннеса? Гиннеса нельзя. Да и зачем он тебе? Ерунда такая. Возьми вот лучше «Питера Пэна».

Я согласилась: в этой пещере с сокровищами ценной была любая вещь.

 

 

* * *

 

На продлёнке весёлая молодая педагогиня иногда показывала нам, как складывать фигуры из спичек, иногда заставляла делать уроки, иногда читала вслух стихотворения, но чаще всего отправляла гулять во двор, присматривая за нами из окна учительской.

Промаявшись на уроках, Вовка со счастливым криком «Э‑хэ‑э‑эй!» стрелой вылетал во двор, рассекая воздушное пространство распростёртыми, как крылья, руками. В кулаке у него был обычно зажат трансформер, которым Вовка лавировал, доходя до компании мальчишек из нашего класса. Мне он, конечно, тоже хвастался своим войском:

– Лена, смотри! Это Крепыш Максимус. Самый сильный космокрейсер.

– Да‑а, – соглашалась я. – А это что у него?

– Меч‑повелитель!

Однажды, увлёкшись космическими битвами с мальчишками, Вовка оставил меня надолго одну. Я стала собирать с земли опавшие кленовые листья, думая не без грусти, что друг обо мне забыл. Но через время он подбежал, схватил за руку и притащил к приятелям.

– Пацаны‑ы! – прокричал Вовка фальцетом. – Это Лена. Давайте она с нами будет играть?!

В его голосе звучала надежда. Серьёзный и толстый Вася Упиров из параллельного класса недоверчиво поинтересовался:

– А она нормальная?

– Ваще! – заверил мой друг.

Мальчишки пригласили меня залезть на рукоход. Я ещё никогда не забиралась так высоко и замешкалась. Вовка протянул мне руку:

– Давай сюда!

У одного из мальчишек был раскладывающийся робот, у Васи – фиолетовая коробочка с экраном, которую он называл «Тетрис», у двух других пацанов – трансформеры. У меня не было ничего.

– Ты что любишь? – спросил Семён Стружкин, намекая на пустоту в моих руках.

– Сказки люблю, – ответствовала я.

– Нам одну расскажешь? – попросил Вовка.

– А то! – обрадовалась я. – Жил‑был бедняк – беднее всех бедняков! Одно было у него богатство – дети. Мальчика звали Хуанито, а девочку Урсулета…

Мальчишки приняли меня в свою компанию.

Во дворе нашей школы стояла огромная шаткая конструкция – высоченная наклонная лестница, верхним краем прикреплённая к турнику. Храбрецы поднимались по этой лестнице, осторожно перебирались на толстую перекладину, а потом, уцепившись ногами за одну из опор, скатывались вниз. Стружкин и Саша Котляренко решились на этот подвиг и остались живы и невредимы. Остальные только присматривались. В один из дней поздней осени мой Вовка, который в реальной, не космической жизни, был невеликого роста и не самой большой силы, отважился покорить лестницу. Я стояла внизу, видела, как дрожали его побледневшие губы, и на каждый Вовкин шаг вверх шёпотом повторяла, зажав пальцы крестиком:

– Давай… Давай…

Он скатился, стукнувшись пятой точкой о землю и потеряв шапку. Мальчишки подбежали к нему, поздравляли, а я вытащила из портфеля положенную мамой булку с повидлом и разделила её по‑братски на пятерых.

С мальчиками было хорошо, а девочки меня отчего‑то не любили. И я, пожалуй, тоже недолюбливала их, потому что не понимала и боялась. Девочки были наряжены в тонкие белые колготки, красивые джинсовые сарафаны и джинсовые же юбочки с кружевами и надписью Lambada. Они приносили игрушки из киндер‑сюрпризов, заплетали и наряжали кукол Барби, всё время хихикали и о чём‑то шушукались. У меня имелась красавица Вероника, но я боялась брать её в школу, чтобы ненароком не потерять. К тому же Вероника была, вообще‑то, не сама по себе – она играла роль внучки в большом семействе. Бабушкой в этом клане я выбрала старую куклу Катю с подбитым неоткрывающимся глазом и хромой ногой. У бабы Кати «выросли» три дочери – Аня, Надя и Маша. Машу я выдала замуж за белого медведя Петра, Надю – за собаку Филю, ну, а младшую Анюту за совершенным неимением женихов пришлось пока оставить холостой. Пётр приехал из ГДР, в нашей стране ему не слишком нравилось, и жизнь у них с Машей как‑то не задалась. Ребёнок у них родился всего один – рыжий пёс Шарик. Зато у Нади с Филей семья была счастливой, потому и детей четверо – пышноволосая Вероника, Саша, Ваня и маленькая Катька, названная в честь бабушки. Я в глубине души была уверена: чем женщина добрей, тем больше у неё детей. Я обожала своих кукол, обнимала и гладила их, устраивала им дни рождения. До школы они были едва ли не единственной моей компанией: в садик я не ходила ни одного дня. Но больше всего мне нравились Филя, Надя и их дочка Вероника: очень уж они были красивы. За красоту, верно, я и решила устроить им счастье.