Сквозь тернии

Первую часть дороги отец не умолкал, рассказывая, как он ездил в Египет на раскопки к своему приятелю, описывал пирамиды, саркофаги и гробницы. Кэтти молчала. Потом отец начал описывать мифологию египтян, даже порывался рисовать иероглифы карандашом на полях какой‑то книги, прыгающей в руках в такт дороге. Кэтти всё так же молча его слушала. Большая часть из того, что рассказывал ей отец, она уже успела прочитать не так давно. И теперь отдалась во власть размышлений. То, что мать её не любила, она поняла давно. Ещё тогда, когда она, случайно спрыгнув с валуна на камни, когда хотела первой встретить её из её поездки на воды, что‑то себе повредила в правой ноге. На все гримасы боли и жалобы, мать тогда холодно сказала, что она виновата сама, что будущей леди не пристало скакать по камням, рвать платье и пачкать обувь. Она равнодушно приказала посадить Кэтти рядом с кучером, и, когда они приехали к дому, даже не озаботилась позвать врача. Это ли стало причиной или что‑то другое, но Кэтти стала с тех пор прихрамывать. Что вызывало каждый раз недовольство на лице матери. По её мнению, леди не хромают. Хромота – удел простолюдинов, которым лень пойти к врачу и вылечиться. Кэтти каждый раз поражала эта непоследовательность: ведь мать сама тогда не стала торопить с вызовом врача.

Отец всё говорил, подпрыгивая на своём месте и размахивая руками, а Кэтти думала. Возможно, нелюбовь матери к ней была связана с непохожестью Кэтти ни на неё, ни на отца. Энергичный беспокойный отец, которому было тесно в просторном поместье, и потому он ездил по всему свету, был высок, крупен, черноволос, с большим носом, руками и объемным животом, который с годами становился всё больше. Мать Кэтти была среднего роста, темноволосая, смугловатая, благодаря наличию среди далеких предков итальянцев, но тоже дама не субтильная. Хотя всеми силами пыталась уместить свои телеса и груди в узкие корсеты. И Кэтти – маленькая худенькая девочка с белой кожей, которой втайне завидовала мать, и небольшими зелёными глазами, которые временами темнели или становились голубовато‑серыми. Зелёные глаза были удивительны ещё и потому, что Кэтти не была рыжей. Мягкие тёмно‑русые волосы обрамляли некрасивое детское личико. И не было надежды, что с годами оно приобретёт гармонию и миловидность. И характером Кэтти была не похожа ни на открытого отца, ни на уверенную в своей правоте безапелляционную мать: молчаливая, скрытная, застенчивая, скромная, с обострённым чувством справедливости и собственного достоинства, Кэтти не терпела навязываемых ей правил, если к ним у неё не лежала душа. Или, если она не видела в них смысла. Как к запретам занятиям математикой и фехтованием. Бетти, младшая сестра, была идеалом матери: пухлый, белокурый спокойный ребёнок, всегда скромно смотрящий в пол и со всем соглашающийся. Одна Кэтти знала, насколько бесёнком может быть этот ангелочек. Чуть ли не с рождения Бетти поняла, что Кэтти не будет на неё доносить и ябедничать, и потому в детской не скрывала своего характера. Появившийся через некоторое время там же Робби – младший брат, заставил её несколько умерить свой темперамент. Поскольку даже трёхлетний Робби уже знал, как заслужить материнскую любовь, и наперегонки с Бетти ябедничал на окружающих. У матери же виноватой всегда была Кэтти. Во‑первых, потому что старшая, а во‑вторых, нелюбимая. А теперь вот приехал отец…

С момента его приезда дом стали сотрясать скандалы. Вероятно, ещё одной причиной для них было всё увеличивавшееся пристрастие отца к выпивке. Однако услышанные ненароком слова о шлюхе и незаконной дочери заставили Кэтти задуматься, что, возможно, она тоже каким‑то боком причастна к решениям отца и матери избавиться от неё. Ибо Кэтти всё более убеждалась, что от неё хотят именно избавиться. И, поскольку сама она просто ничего не могла сделать, она стала мрачно ожидать, что будет дальше.

А дальше был ночлег в гостиницах, снова долгая дорога в карете, завтраки‑обеды в придорожных трактирах, небольшие городки, где им меняли лошадей, а сами они смывали с себя дорожную грязь.

Наконец они приехали в город, который отец назвал Плимутом. Расположенный на полуострове, омываемый солёными водами и пропахший рыбой и корабельной смолой.

В середине дня отец принял ванну, надел свой отглаженный гостиничной служанкой костюм и, долго и сбивчиво объясняя что‑то Кэтти о директоре школы и её тёте, которую Кэтти никогда не видела, он запер её и ушёл, нервно теребя цепочку от часов. Ближе к вечеру он вернулся неестественно весёлым, принеся с собой запах бренди и каких‑то тяжёлых приторных духов. Невнятно сказав Кэтти собираться, он взял её саквояж и вывел в сумерки незнакомого города.

На главной площади уже зажигали фонари. Но они миновали ещё шумные улицы и углубились в квартал, где светло было только от свечей в окнах, а в темноте переулков слышалась возня, охи, шуршание одежды и стоны.

Наконец они подошли к обычной двери обычного на вид дома. Отец нервно постучал несколько раз чугунным кольцом, которое голова льва держала в пасти. Дверь открыла бледная служанка в несколько фривольном наряде. Отец подтолкнул Кэтти вперёд, сказал служанке несколько слов, наскоро чмокнул Кэтти в щёку, порывисто обнял и, бросив: «Прощай, я скоро тебя навещу», быстро ушёл, не оборачиваясь. Служанка, посторонившись, дала Кэтти войти. Затем, закрыв дверь, повела тёмным коридором вглубь дома. Бросив сквозь зубы: «Жди здесь», она исчезла в полумраке. Кэтти осталась одна с саквояжем, который оттягивал ей руки.

Через некоторое время глаза привыкли к темноте, и она стала различать смутные силуэты вещей, находившихся там, где её оставили совершенно одну. Это место напоминало гостиную в деревенском трактире. Кэтти сделала несколько шагов и оказалась в центре просторной комнаты. Слева от двери, в которую ввели Кэтти, располагалась широкая лестница, которая вела на галерею, окружавшую комнату по периметру. В неверном свете большого камина, располагавшегося прямо перед Кэтти, были видны двери комнат, выходящие на галерею. Одни были плотно закрыты, другие приотворены. Из некоторых комнат слышался смех или звуки музыки.

От долгой дороги Кэтти устала и присела на один из стульев, которые заметила в полумраке. Он оказался необычно мягким и широким. Неожиданно одна из дверей рядом с камином, незамеченная Кэтти, распахнулась, и на пороге показалась женщина. Падавший сзади свет освещал контуры её стройного тела. Услышав шум, Кэтти порывисто встала. Женщина, заметив движение, остановилась. Она некоторое время смотрела на Кэтти, а та, в свою очередь, не могла разглядеть выражения её лица. Только походка, пока женщина не остановилась, показалась ей несколько вялой.

– Джейн, – произнесла женщина. В её голосе была странная грусть. – Мне сказали, что ты умерла. Но именно так ты и должна выглядеть теперь, когда прошло… Боже, сколько же прошло лет… Ты так похожа на мою мать… И меня… И мою сестру… – Голос становился все менее слышным к концу фразы.

Кэтти не сводила с женщины глаз. Несмотря на странный наряд, она казалась ей феей, которая вышла из пещеры дракона, чтобы помочь ей. Женщина одной рукой придерживала спадавшее с плеч платье, а другой пыталась пригладить свои растрёпанные волосы. Но и вызывающее платье, и непорядок в причёске в полумраке предстали для Кэтти прекрасным и необычным обрамлением для чудесной волшебницы. Очевидно, только теперь женщина осознала, как она одета и что девочка, которую она назвала Джейн, не сводит с неё глаз. Она ещё раз передёрнула плечами, пытаясь прикрыть их своим откровенным и крикливым нарядом, и подошла к Кэтти ближе.

Когда женщина подходила, Кэтти сквозь свои мечты уже не знала, кого она видит. Её глаза увидели лицо, которое видеть просто не могли: сквозь полумрак к ней шла её мать. Правда, более стройная, осунувшаяся и черты лица были мягче. Но само лицо было очень похожим.

– Нет, ты не Джейн, – разочарованно сказала женщина, погладив Кэтти по щеке. – Джейн должна быть красивее.

Не в первый раз Кэтти слышала высказывания о своей внешности. Сердце её защемило от огорчения, но она усилием воли отогнала обиду, стараясь не думать о ней.