Слёзы Иссинир

Глаза Крины округлились, но она не стала разбрасываться восклицаниями, как это сделала бы Селения. Взяв себя в руки, гостья отставила кружку с чаем обратно на столик и положила ладони на колени.

– Вы знаете правду? Но откуда? И в чем причина, по которой вы вдруг решили защитить мою племянницу? Какая вам выгода?

– Никакой. Я не могу вам всего рассказать, на то есть причина. Но я подозреваю, что тот, кто виновен в смерти матери Селении – враг моего рода. Мы думали, что разобрались с ним давным‑давно, но, как оказалось, он остался жив. Если он узнает, что ваша племянница жива, он будет охотиться за ней, пока не уничтожит. Поэтому здесь для нее самое безопасное место. О причинах, которыми этот человек руководствовался, убив мать вашей племянницы, я тоже пока не могу рассказать, ради вашей безопасности.

Некоторое время Крина задумчиво молчала, разглядывая лицо Идриса. Ее взгляд был цепким и пронизывающим. Граф не показывал этого, но он чувствовал, как этот взгляд проникает сквозь его ледяные стены, и смотрит в самую душу. Непроизвольно хотелось поежиться. Подобного Идрис не испытывал уже очень давно.

– Я верю вам, Идрис. Прошу, позаботьтесь о моей девочке. Она – все, что у меня осталось, – произнесла Крина, и граф Рангвальд услышал в ее голосе мольбу.

– Даю вам слово, – кивнул Идрис.

– Я хочу вам кое‑что отдать, – Крина потянулась за свертком, что все это время сиротливо лежал в углу дивана, и отдала его графу Рангвальду.

Обычная холщевая ткань бежевого цвета скрывала внутри что‑то небольшое. Развернув ее, Идрис узрел небольшую резную шкатулку, но открывать ее не стал, лишь задал немой вопрос Крине. Женщина грустно улыбнулась.

– Хочу вас попросить сохранить это, и когда придет время, отдать Селении. Шкатулка, как и ее содержимое, принадлежала ее матери. Этот предмет передавался в семье Аделисии по женской линии. Я вас так же прошу передать его Селении.

– Будет лучше, если вы сами отдадите это ей при следующей встрече, – Идрис протянул было шкатулку обратно Корнелине, но она лишь отрицательно покачала головой, мягко улыбаясь. Положив ладонь на предплечье Идриса, женщина доверительно прошептала, словно делилась секретом:

– Я чувствую, что именно вы должны отдать его Селении. К тому же, будет лучше если эта штука будет храниться у вас в замке. Ей здесь самое место.

Идрис был удивлен поступком и словами Корнелины, но задавать вопросов и спорить не стал. Лишь молчал кивнул и поудобнее перехватил шкатулку.

– Вы не проводите меня? – спросила женщина. – Думаю, мне уже пора.

Поднявшись, Идрис слегка поклонился и подставил ей свой свободный локоть. Крина благодарно кивнула и обхватила рукой предплечье графа. До самого выхода они шли в задумчивом молчании. Каждый размышлял над состоявшимся разговором со своей стороны. На крыльце Крина остановилась и отпустила руку Идриса. Поблагодарив его за гостеприимство, она поклонилась, как полагается, и спустилась по ступенькам, но остановилась у самого подножия, и снова взглянула на графа.

– Вы можете быть очаровательны, если захотите. Но я вижу в вашей душе доброту, которую вы скрываете. Вы не позволяете себе быть счастливым, за что‑то казните себя, и никак не можете простить. Я искренне вам желаю когда‑нибудь обрести то, к чему вы так искренне и отчаянно стремитесь. Всего доброго.

С этими словами Крина скрылась в экипаже, оставив Идриса в растерянности. Ни одна женщина, кроме Анабэль не могла прочесть его, но леди Корнелина одна из немногих оставила в душе Идриса след.

– Все прошло удачно? Она ничего не заподозрила? – рядом появился Тамаш.

– Я сказал ей то, что было необходимо, – оповестил друга Идрис.

– Я больше переживал за девчонку, – усмехнулся юноша. Его черные волосы слегка подрагивали от прикосновений ласкового летнего ветерка.

– Я убедил ее, чтобы не болтала, – Идрис развернулся и направился обратно в замок. – Ты выяснил, что происходит?

– У меня есть гипотеза, которая могла бы все объяснить, – Тамаш был серьезен, ступая наравне с Идрисом. – Но это бы означало, что она понимает особенность этого замка, что вряд ли. Не могли все мы вместе ее упускать раз за разом. Я повесил на нее заклинание‑маячок, смотрел за ее дверью, но она не выходила, однако комната при этом вдруг оказывалась пуста. И маячок знаменовал, что она вдруг оказалась в другой части замка. Человек не может пользоваться пространственными проходами. Это наталкивает на определенные мысли.

Идрис слышал в словах Тамаша намек. Он понимал, насколько сильно все хотели узнать ответы на свои вопросы.

– Я понимаю твое любопытство…, – продолжать Идрис не стал, зная, что Тамаш завершит эту мысль без разъяснений. Юноша молча кивнул, ни капли не расстроившись.

– Как скажешь, Идри. Я просто надеюсь, что она здесь ненадолго, – пробурчал Тамаш, входя в двери своей лаборатории.

– Я тоже, – согласился с другом Идрис. – Ты осмотрел ее?

– Да, как ты и просил, пока она спала, – кивнул Тамаш, проходя мимо столов с лежащими на них вскрытыми трупами. – Но ничего не обнаружил. Совсем, – Тамаш пожал плечами и принялся натягивать перчатки для работы с мертвыми телами. Идрис кивнул, разглядывая вывернутые наружу ребра.

– Кстати, что насчет тела? Ты все же отдаешь ее мне? Такой интересный экземпляр, – глаза Тамаша вдруг загорелись кроваво‑красным пламенем научного интереса. Идри неопределенно дернул плечом.

– Идрис, ты обещал, – напомнил юноша с толикой настойчивости и упрека.

Секунды зазвенели в воздухе угрюмой тишиной. Тамаш смотрел на Идриса выжидающе, пока тот, наконец, не сдался и не улыбнулся.

– Ну я же обещал, значит, отдам.

Тамаш покачал головой и хмыкнул, а затем принялся копаться в грудной клетке трупа, стараясь осторожно извлечь его сердце.

– Ты не пожалеешь. Из нее выйдет отличный голем. И красивый, – предвкушающим шепотом, произнес Тамаш, ловко орудуя скальпелем.

– Лич был бы лучше, – возразил Идрис.

 

* * *

 

Я не знала, куда иду. Сквозь призму слез замок плыл перед глазами. Голова была пуста от мыслей, но переполненной эмоциями душе было тесно в теле, и она рвалась прочь. Все‑таки жизнь – удивительная вещь. Когда ты думаешь, что хуже быть уже не может, она всегда доказывает обратное.

Я чувствовала себя потерянной не только в этом замке, а в целом мире. Мысли о Крине поддерживали меня, помогали не сойти с ума, дарили надежду, что я смогу выбраться отсюда. Теперь же они свежевали мою сущность. Безысходность и отчаяние безжалостно топили меня, повиснув тяжелым якорем на шее. Ни вздохнуть, ни всплыть обратно к свету.