Слёзы Иссинир

Сознание заметалось в панике, как мотылек, угодивший в стеклянную ловушку уличного фонаря, столь же бессильное против парализованных мышц. Мгновения густой древесной смолой текли сквозь темноту, которая становилась все горячее, будто я падала в жерло вулкана. Во рту стоял металлический привкус крови, который из тьмы, наполненной жаром, бросил меня в ледяную колючую тьму черного пруда. Откуда‑то, словно потерявшееся эхо, донеслись голоса. В тот же миг драгоценные капли воздуха потекли в легкие. Тело снова подчинилось власти разума. Пошевелившись, я смогла, наконец, сбросить оковы душного мрака, которыми оказалось теплое одеяло.

Голоса все еще доносились сквозь плотную, как толстый слой ваты, пелену тишины. Они неприятно ввинчивались в сознание, заставляя его пробуждаться от кошмаров и саднить потревоженной воспаленной раной.

– Не понимаю, что произошло. Я очнулась на полу в этой комнате. Помню, что собиралась сходить в библиотеку, чтобы расшифровать ее кровавые каракули. И темнота… Ты сама‑то в порядке? – с участием поинтересовался женский голос, который, как мне казалось, я слышала впервые.

– Ашиа…, – неловкая заминка, – Анабэль. Она плеснула мне кипятком в лицо после того, как я перевязала ее руки, и пыталась сбежать. А потом и вовсе случилось странное. Такого с ней раньше не происходило, – ответил второй голос, который принадлежал служанке.

– Нужно все рассказать Идрису. Ты давала ей отвар? – после некоторой задумчивости ответила первая девушка.

– Нет, она потеряла сознание, когда мы с Тамашем нашли ее в парке. И с тех пор она в себя не приходила, – отчиталась служанка. – Думаете, стоит дать ей то лекарство? Вдруг оно снова ей навредит?

– Не навредит, – уверенно отчеканил первый голос, лишенный всяких эмоций. – Пусть поспит. После того, что произошло, ей точно нужно отдохнуть. Её странности весь замок поставили на уши. Что с ее руками?

– Кроме обломанных ногтей и следа не осталось.

– Чертовщина какая‑то. Уже не знаю, что и думать. Идрис так и вовсе молчит.

Хлопнула дверь, расколов и без того хрупкую дремоту.

Глаз открывать не хотелось, чтобы не выдавать свое пробуждение – вдруг кто‑то из говорящих остался в комнате. Подслушанный разговор был странным и встревожил меня не на шутку. Помимо явного смысла диалога, в нем присутствовало еще что‑то, что назойливо и в то же время неуловимо щекотало мысли, как друг детства, чье лицо было знакомо, но имя никак не желало вспоминаться.

– Миледи Селения, – позвала меня прислуга. Она оказалась рядом с кроватью, хотя я совсем не слышала ее шагов. Рожденная неожиданностью дрожь, быстрым импульсом прокатилась по телу, выдавая мое пробуждение. Открыв глаза, я воззрилась на беловолосую девушку. В руке она держала кружку, из которой поднимался душистый аромат трав. По запаху содержимое кружки походило на травяной чай, который принимают для успокоения нервов. Но судя по разговору, в него добавили что‑то еще, что‑то, что мне вовсе не хотелось пить.

– Миледи Селения, – более настойчивым тоном позвала меня прислуга. – Вам нужно принять лекарство, иначе вы снова будете ходить во сне.

Ходить во сне? Значит, вот как я оказалась в том парке? Но почему я ходила во сне? Неужели я больна?

Пустота в голове теперь не казалась блаженной, пробуждая страх от непонимания происходящего. Я до сих пор не знала, что со мной, как я оказалась в этом замке, и почему являюсь невестой графа Рангвальда? Все это было неправильным, вызывая внутренний протест, которому я не могла дать разумного объяснения.

Разомкнув веки, я села в кровати и посмотрела на служанку слегка затуманенным взглядом. Протянутую мне кружку я взяла слегка дрожащей рукой. Приятное тепло нагретого травяным чаем фарфора легло в ладонь и потекло по коже. Служанка не уходила, видимо, дожидаясь пока я выпью отвар.

В голове немного прояснилось, и снова всплыл подслушанный разговор. Они говорили про мои странности. Наверняка, в кружке сильное успокоительное, которое погрузит меня в сон. Может быть, я снова все забуду, как не помню ничего до момента пробуждения в парке?

Присутствие служанки и ее пристальный взгляд неприятно щекотали кожу, поэтому я в несколько глотков осушила содержимое кружки, лишь бы только она оставила меня одну.

Как только дверь за девушкой закрылась, я вскочила с кровати и бросилась искать уборную. В комнате имелась еще одна дверь помимо той, через которую вышла прислуга. За ней оказалась небольшая прихожая, которая вела в ванную комнату и в уборную. Засунув два пальца в рот, я заставила свой желудок свернуться и извергнуть обратно выпитую жидкость. Умывшись холодной водой, я стала лихорадочно осматривать свои покои, вид из окна, шкаф для одежды, в попытках раскрасить белый лист моей памяти хоть какими‑то воспоминаниями. Лишенная памяти, сейчас я была никем. Это больше всего рождало в душе страх. Беззащитен тот человек, который не помнит себя. Беззащитен и опасен для самого себя.

Я осматривала свои платья, висящие на вешалках, аккуратными стопочками сложенные рубашки и нижнее белье, в надежде, что они выцепят со дна памяти хоть что‑то. Прикосновения к приятным тканям вызывали мельтешение каких‑то отрывков, но они были столь хаотичны и коротки, что больше напоминали вспыхивающие и сразу же угасающие искры, высекаемые огнивом.

Открытая в надежде отыскать что‑то вроде дневника, который обычно ведут молодые девушки, тумба оказалась пустой. Видимо, записей я не вела. Разочарование от отсутствия информации медленнодействующим ядом разливалось в груди и толчками сердца разносилось по кровеносным сосудам.

Усевшись на край кровати, я попыталась проанализировать то, что мне известно сейчас, и оттолкнуться от этого. Я помнила свое имя, являлась невестой графа Рангвальда, и тревожила весь его замок своими странностями. Служанка и ее собеседница говорили обо мне так, будто я назойливая блоха, от которой хочется, но нет возможности избавиться. Настораживало и странное обращение служанки к собеседнице. Прислуга назвала ее ашиа, когда ко всем высокородным дамам принято обращаться миледи, леди или ваше сиятельство. Усиленно потерев лоб, словно это могло улучшить мозговую деятельность, я заметила что‑то на ладони. На внутренней поверхности имелся странный рисунок, который ассоциировался с циферблатом часов, только вместо цифр на коже имелись круги и полукруги черного цвета. Отупевшим взглядом я уставилась на странные символы, которые теперь тревожили не меньше отсутствующих воспоминаний. Пальцами правой руки я легко коснулась «циферблата», сама не зная, чего ожидала от этого действия.

От разглядывания собственных рук отвлекли приближающиеся за дверью шаги. Оттолкнувшись от пола, я ловко перекувыркнулась назад и накинула одеяло. Сердце зашлось в панике, его удары тревожной барабанной дробью, отбивающей последние секунды перед казнью, бились о виски. Дверь открылась и почти сразу закрылась. В комнату никто не вошел. Видимо, служанка хотела убедиться, что я сплю. За мной следят так, словно я на самом деле душевно больная. И от мимолетного сомнения – вдруг я на самом деле больна, пульс несколько раз споткнулся. Странно было думать о подобном. Что значит ощущать себя душевно больным? Как при этом работает мозг? Помнит ли что‑нибудь?

Утихомирив возникшую от этих мыслей дрожь, я решительно встала. Как дальше быть? Нельзя больше принимать то, что мне дают, иначе вернусь в состояние овощной каши. Наверняка, пытаться поговорить с кем‑то идея не из лучших. Вряд ли граф, которого назвали моим женихом, не в курсе, что со мной делают. Это может означать, что ему подобное выгодно. Но для чего? Вряд ли он обеднел и его интересует мое скромное наследство.