Страницы минувшего будущего

Ночёвки здесь стали костью в горле Марка. Первые пару раз он демонстративно и старательно дулся, словно в надежде к совести воззвать; потом махнул рукой, поняв всю бесполезность выпадов.

По пустынным улицам ветер гнал листья вперемешку с мусором, а старенькая лавочка, на спинке которой и сидела Агата, упираясь подошвами кроссовок в сиденье, скрипела от каждого неосторожного движения. Становилось холодно, однако о том, чтобы уйти, не возникало и мысли.

Агате казалось, что утро будет вечным.

Утки начали плескаться с такой силой, что ледяные капли долетали до скамейки. Через час люди начнут покидать дома, спеша на работу, и двадцать четвёртое сентября тысяча девятьсот девяносто второго года наступит для всех. Но сейчас оно принадлежало лишь ей одной, и в том находилось что‑то чарующе‑прекрасное. Мгла отступала с каждой минутой, гасли последние звёзды, и город постепенно просыпался.

А вот спать хотелось неимоверно.

Синяки под глазами тщательно маскировались, и с каждым новым днём слой пудры становился всё толще. Володя пару раз спрашивал о самочувствии, на что в ответ получал лишь улыбку и заверение в том, что всё просто прекрасно. На том и расходились, потому как явно не в Вовкином характере в душу лезть.

Спрыгнув со скамейки, Агата поставила полупустую кружку на асфальт и, сложив руки на груди, медленно побрела вдоль озера. Ветер вновь рванул волосы, залез под свитер и обвил ноги, заставив поёжиться. Самая смелая утка взлетела, подковыляла к лавке и стянула остатки булочки.

Останкино никогда не знало сна. Всегда в здании телецентра имелись, помимо охраны, дежурные бригады и такие, как сама Агата, хотя последних было относительно немного. И пусть даже все каналы прерывали вещание во втором часу ночи, можно быть уверенным: телевидение работало всегда.

Башня длинным шпилем острым вонзалась в лёгкие облака, разрезая их и устремляясь в бесконечность розоватого неба. Агата долго стояла неподвижно, наблюдая за неспешным торжеством нового дня, и отчего‑то в эти минуты ей очень хотелось петь.

Больше часа она ходила вокруг озера неспешно, встречая новый день и думая обо всём, казалось бы, на свете сразу. И потому в здание вернулась, лишь когда поняла, что пальцы перестали нормально сгибаться от холода, а остатки кофе в чашке напоминали не более, чем ледяное пойло.

Кабинет она, разумеется, не закрывала, ведь брать там нечего: стародавние плёнки мало кого сумели бы привлечь, равно как и древний проектор. И потому, распахнув дверь, Агата едва удержалась от вскрика, замерев на пороге и отчётливо ощутив сердце где‑то под горлом.

Денис Кравцов стоял возле стола и рассматривал одну из плёнок в свете настольной лампы. Желваки на его острых скулах виднелись так отчётливо, что страх сам собой пробрался под кожу, заставив коленки задрожать предательски. Слова застревали на языке, да и не находилось их таких, которые бы прозвучать могли уместно. А потому приходилось лишь ошарашенно смотреть на собственное начальство в ожидании хоть какой‑то реакции. Изо всех сил вцепившись пальцами в дверной косяк, Агата чувствовала, как исходила от Кравцова с трудом подавляемая агрессия.

Откинутая на столешницу плёнка тихо зашуршала, а сам Денис на несколько мгновений прикрыл глаза и голову запрокинул, словно пытаясь прийти в себя после длительной работы. Невооружённым глазом было видно всё напряжение, а ещё – как дёргался кадык; хотелось просто сбежать, чтобы не видеть и не слышать того, что Денис непременно бы сказал.

Ведь ничего хорошего ждать не приходилось.

С шумом выдохнув, Кравцов еле слышно побарабанил кончиками пальцев по столешнице и пару раз сжал челюсти: скулы от того ещё сильнее очертились.

– Ты выбрала самую плохую политику.

Недоумение, верно, во взгляде отразилось; неслышно шагнув в кабинет, Агата опустилась на подлокотник старенького диванчика и ощутила, что даже вздохнуть боялась громче обычного. Денис спрятал руки в карманы джинсов и обернулся.

В тёмных глазах такое привычное уже равнодушие с примесью чего‑то, напоминавшего не менее привычную злобу. И Агате стоило нечеловеческих усилий заставить себя смотреть прямо, не отворачиваясь. Но она не понимала смысла сказанного, и это, должно быть, заметным оказалось, потому что Кравцов продолжил, холодно хмыкнув:

– Спать надо дома.

– Вы так рано на работе…

Чёрт. Чёрт, чёрт.

Тебе язык подрезать надо, Волкова. А то с самоконтролем у тебя явные проблемы.

Слова, сказанные настолько невпопад, явно Кравцова повергли в секундное недоумение: оно мелькнуло в тёмных глазах сквозь толщу холода едва различимым огоньком, но отчего‑то Агате хватило и мгновения, чтобы увидеть. Захотелось провалиться сквозь землю или хотя бы со стыда сгореть. Впрочем, судя по тому, как жарко стало лицу, несложно догадаться, что щёки её сейчас наверняка сливались с волосами.

Демонстративно руку в локте согнув, Денис глянул на циферблат.

– Метро открывается в половину шестого. Сейчас почти семь. Ещё вопросы?

Стало невыносимо жарко, и даже привычный холодок, коим обычно от Кравцова веяло, совершенно не чувствовался. Вздох вышел слишком рваным и судорожным, словно Агата задыхалась.

Невольно вспомнились события недельной давности, когда Денис привёл её в себя после встречи с представителем новой России. Тогда показалось, что в нём промелькнуло нечто человеческое; сейчас приходило понимание всей глупости такого предположения.

Затравленно Агата на Кравцова смотрела, тут же вновь лишившись сил сказать хоть слово, и отчаянно впивалась ногтями в и без того прилично истрёпанную обивку диванчика. Отчего Денис вызывал такое состояние отчаянной опаски, оставалось непонятным, сколько бы не приходилось задумываться о том время от времени. Это походило на какой‑то крик подсознания, инстинкт или даже привычку. Однако конкретно в этот раз имелось и кое‑что ещё.

Тихо, Волкова. Угомонись.

Сидя неподвижно, Агата проследила за тем, как Денис вытащил из ящика стола удостоверение и ещё несколько бумаг. Привычка хранить документы в кабинете наблюдалась и у него, и у Володи – всё равно охрана пропускала без корок, зная практически всех в лицо. От осознания порой становилось завидно: саму Агату так ещё никто не успел запомнить.

Тишина давила на плечи, заставляя горбиться. Безмолвие совсем не походило на то, возле озера; это было тяжёлым, колючим и неприятным. Чувствуя на себе пристальный взгляд, Агата упрямо пялилась на собственные кроссовки, которые, должно быть, весьма нелепо сочетались с чёрной юбкой и чёрными же колготками. Денис словно думал о чём‑то, глядя неотрывно, а вот собственные мысли никак не хотели хоть сколько‑то сгруппироваться. Это напоминало какую‑то бесконтрольную власть.

Всё закончилось слишком резко: Кравцов убрал документы в задний карман джинсов, осмотрелся, словно в поисках чего‑то забытого, и направился из кабинета прочь. Лишь на пороге замер вдруг и повернулся к прикусившей язык Агате. Та даже вздрогнуть не успела.