Сумасшедший декабрь

Выхожу, останавливаюсь на крыльце, прикуриваю и глубоко затягиваюсь, наполняя лёгкие дымом. Голова немного кружится от большой дозы никотина. Не спешу, действуя на нервы Гоше, который демонстративно посматривает на часы, вздыхает. Ухмыляюсь. Пес на то и пес, чтобы ждать по команде. Я не спешу. Дома меня ждет еще один суд. Нет, я уже большой мальчик, могу забить на все и всех и уехать куда‑нибудь в Европу. Но мне азартно рядом с папочкой. Кто еще будет портить ему нервы и здоровье, кроме меня?

Из магазина выходит девочка лет пяти. Розовый комбинезон нараспашку, шапка в руках. Отхожу на несколько метров, чтобы не дымить на ребенка. Малышка всхлипывает и растерянно оглядывается, трогательно опускает уголки дрожащих губ вниз и начинает рыдать. Мимо проходят люди, совершенно не обращая на нее внимания. Холодно, она раздетая и вся в слезах, которые размазывает по лицу ладошками. Выкидываю окурок в урну, подхожу к ребенку, сажусь на корточки и заглядываю в глаза. Маленькая, трогательная, нос курносый, волосы длинные, заплетенные в косы, губешки распухли. На сестрёнку мою похожа. Или мне уже кажется, что все дети напоминают Варю. Время постепенно стирает ее образ из моей головы.

– Чего ревешь? – начинаю застёгивать ее комбез.

– Где моя мама? – с претензией спрашивает она, словно я спрятал ее мать.

– Ты потерялась, что ли?

– Нет, – всхлипывает. – Где моя мама?! – требует, вызывая мою усмешку.

– Ну пошли ее искать? – тяну за руку, но девочка отрицательно качает головой и прячет руки за спину.

– Мама сказала: нельзя ходить с дядями, – строго сообщает мне и деловито убирает волосы с лица.

– Это правильно. А зовут‑то тебя как? – Вновь отрицательно качает головой. – Тоже мама не разрешает говорить? – Кивает. – Ну тогда будешь Дюймовочкой. Надень шапку, а то простынешь.

Девочка слушается, натягивая белую шапочку с пушистым помпоном.

– И что делать‑то будем?

Девочка пожимает плечами.

– Эля! Элечка! – к нам вылетает девушка, почти падает на колени и сгребает в охапку ребенка. Похоже, мама нашлась. – Ты куда убежала?!

Девочка что‑то отвечает, и обе плачут. А я, как идиот, смотрю на косметику, которая выпала из сумки девушки и катится по ступенькам. Помада, крем, какой‑то спрей, коробочка. Наклоняюсь, начиная собирать вещи, беру коробку и понимаю, что это тампоны.

– Что вы делаете?! – возмущается шатенка, вырывая у меня тампоны и фыркая с пренебрежением.

Да, выгляжу я, правда, не очень. Изолятор изрядно подправил мой фейс. Да и прет от меня затхлыми стенами и табаком. Первое, что меня цепляет, это ее глаза цвета виски, волосы… губы… запах свежей малины и мяты… А ещё очень задевает пренебрежение в ее взгляде, словно я бомж. Цепляет так, что хочется нахамить и поставить суку на место, но я перевожу взгляд на ребёнка и стискиваю челюсть.

– За ребенком следи! – оскаливаюсь и быстро ухожу к машине.

Все в нашей жизни решают внешний лоск и обертка, все телки ведутся на это и на деньги. Все, невзирая на возраст. Увидела смазливую физиономию, заценила часы стоимостью в полмиллиона, тачку и уже потекла. А то, что я внутри прогнивший, никого не волнует. Чем я успешно и пользуюсь.

 

***

Прихожу домой, и первое, что делаю, – принимаю душ, приводя себя в порядок. Упираюсь руками в кафель и долго стою под струями горячей воды. Закрываю глаза. Дышу. Но напряжение не снимает. Мышцы словно забитые, голова гудит.

Выхожу, бреюсь, одеваюсь, открываю ящик и надеваю часы и крест (всегда его ношу). Он без распятия, просто отполированное серебро на длинной черной плетёной веревке. Дешёвая вещица, но самое ценное на нем – гравировка «Спаси и сохрани». И это не просто шаблонная фраза, это пожелание моей матери. Единственная осязаемая вещь, которая у меня от нее осталась.

Спускаюсь на кухню, по дороге набирая сообщения Севе и Алене, хочу напиться и потрахаться. Я почти месяц голодал. Ну и проставиться надо за освобождение.

На кухне хлопочет Люба, наша домработница еще со времён моего детства. Единственный оставшийся в доме человек, к которому я испытываю теплые чувства. Она что‑то помешивает в кастрюле под сериал по телевизору, висящему на стене.

– Ай! – вскрикивает женщина, когда я приподнимаю ее за плечи. – Напугал, гад! – возмущается и хлещет меня полотенцем. Но тут же расплывается в улыбке. – Похудел… – рассматривает. – Чуть до инфаркта меня не довел, – начинает причитать. – Себя не жалко, отца не жалко, меня хоть пожалей. Ирина была бы в шоке.

– Матери нет, а ты не переживай, я не пропаду. На отца плевать… – огрызаюсь я. – Переживёт.

– Ну зачем ты так говоришь?

– Закрыли тему. Есть хочу. Очень соскучился по твоей еде, – сажусь за стойку.

– Конечно, солянка свежая, – Люба наливает мне тарелку наваристого супа. Пахнет обалденно. – Сметанка домашняя, – ставит на стол соусник. – И гренки тоже сама делала, как ты любишь.

Киваю в знак благодарности, потому что уже все жую, наслаждаясь долгожданной домашней едой.

– Блинчики с мясом будешь?

– Конечно, буду, я все буду.

Люба кидается греть мне блинчики.

– Женюсь на тебе, – шучу я.

– Не мели ерунды! – отмахивается от меня женщина.

– А что, современные девушки не умеют так готовить.

– Приведешь свою девушку ко мне, я научу.

– И учиться они тоже не хотят, – цокаю я.

– Искать надо лучше, а не кидаться на внешность, – отмахивается Люба. – Девки сейчас – сплошные клоны с губами, как вареники, и бровями нарисованными. Такие все цацы, а сами не знают, как к плите подойти. Брезгуют они, всем прислугу им подавай, и дитя тоже прислуга нянчить будет, а потом удивляются, почему дети такие бездушные, – заводится женщина.

– Ну вот поэтому и не спешу жениться, – смеюсь я.

– Ну и правильно, не торопись, твое от тебя никуда не денется.

– Вот ты где, – в кухню проходит отец, строго меня осматривая. Не обращаю на него внимания, продолжая есть. – Пообедаешь – зайди ко мне в кабинет, – отдает приказ и удаляется.

***