Свет в ее глазах

Я не могла поверить, что наконец сказала это. Я высказалась о том, что мучает меня долгие годы. Даже как‑то легче стало.

Барбара встала со своего места и хотела подойти ко мне, чтобы поддержать, а Эрик… Ну он находился в легком шоке и не знал как себя вести, однако его глаза сочились жалостью. А я терпеть не могу, когда меня жалеют. Мне не это было нужно, мне нужно, чтобы Конрад поубавил эгоизма. И перестал играть в заботливого брата.

– Никогда не думал, что ты так чувствуешь, – задумчиво сказал он.

Я сердито взглянула на брата. Его брови съехались к переносице. В глазах мелькала все та же жалость. Кажется, никто здесь и не понял моих чувств. Мне не нужна была гребаная жалость!

– Он не думал, – всплеснула руками я, разочарованно поглядывая на Конрада. Ты не думал, потому что ты эгоист, Конрад! Ты делаешь лишь то, что позволяет тебе почувствовать себя лучше! Даже сейчас, ты обиделся, не потому, что я скрыла это от тебя, а потому, что я первым делом не побежала к тебе!

– Ты не права. Я забочусь о тебе, – сказал он.

– Нет, ты заботишься только о себе! – крикнула я. И это стало точкой в нашем споре. Конрад раздраженно выдохнул и вышел с кухни. Через пару минут хлопнула входная дверь.

Он ушел.

Я вернулась за стол и одним движением осушила бокал с вином.

– Кто‑нибудь еще хочет салата? – спросила я, окидывая друзей безэмоциональным взглядом. – Нет? Ну ладно.

Наколов на вилку помидор и листик салата, я закинула овощи к себе в рот.

Полагаю, ужин прошел неудачно.

 

***

 

Барбара упорхнула домой, Конрад еще не вернулся, а вот Эрик не спешил уходить.

Вдвоем мы стояли на террасе. Я разглядывала город в надежде успокоиться, но мне никак не удавалось это.

Я уже несколько раз пожалела, что позволила себе высказаться брату, вдобавок при друзьях.

Холодный нос толкнулся в мою лодыжку, выводя меня из собственных мыслей.

– Фу, Брюс! – бросила я, но все же нагнулась и погладила пса по мощной голове.

Наверняка бедолага сейчас не понимает, почему его хозяин вдруг сорвался и убежал неизвестно куда. Хотя возможно он привык к реакциям моего брата и совсем не обращает на это внимания.

Я думала, что прошла это, подавила в себе зависть и жалость к себе, но как оказалось, они ждали удобного момента, чтобы вылезти наружу. Я очень сильно запуталась в жизни и не могла понять, что мне делать дальше.

Один из вариантов, который давно крутился в моей голове – уйти из Хэтфилд и попробовать построить карьеру вне семейной династии. У меня было хорошее образование, но сомнительно, что я дослужусь до управляющей отелем. Придется начинать с какой‑нибудь легкой должности в кадровом отделе или отделе аналитики. Это мне не нравилось.

Еще один вариант – не работать. Я могу просто жить на деньги своего трастового фонда, тратить дивиденды от акций и даже не задумываться о работе. Я могла бы поселиться на вилле в Монте‑Карло, которую подарил мне мой отчим, или выбрать для проживания любое другое место в Европе. Я могла хоть каждую неделю менять страну, питаться в самых дорогих заведениях мира и носить одежду и аксессуары по стоимости сравнимыми с бюджетом маленькой страны в Африке.

Но я так не могла.

Стремление к чему‑то, что сделает меня значимой и позволит почувствовать свою важность, родилось вместе со мной. Это не задавить по щелчку пальцев. Я не смогу бездумно прожигать деньги, как не смогу целый день лежать на каком‑нибудь пляже Тосканы. Это будет медленно убивать меня. Чувствовать свою важность – еще одна базовая потребность для меня. Может быть это и лицемерно, ведь подобные желания приравнивают к эгоизму. Но для меня это было чем‑то большим и нужным, как потребность в кислороде.

– Вы сдружились, – ухмыльнулся Эрик, глядя на то, как я чешу бульдога за ушком.

Моя задумчивость исчезла и тогда я отпрянула от пса. Пусть сильно не расслабляется.

– Я не люблю собак, но Брюс не виноват в этом, он не должен чувствовать мою неприязнь, – ответила я, выпрямляясь и облокачиваясь на перила остекленной террасы.

Эрик повторил мое движение, встал рядом со мной так, что мы почти касались друг друга плечами.

– Думаешь, мы сможем работать с Блейком? – осторожно спросила я.

Эрик тяжело вздохнул.

Неприятные воспоминания о Джефферсоне снова закрутились в моей голове.

– Думаю, что сможешь, но зная Блейка, могу сказать, что это будет не просто, – ответил Эрик.

– Вы ни разу так и не встретились за этот год? Не поговорили? – спросила я, оборачиваясь всем телом к мужчине.

– Нет, – ответил он, – не думаю, что это необходимо.

– Ты злишься на него?

– Нет, я знаю, в разговоре с тобой он был жесток, но я не думаю, что Блейк правда так думал, – попытался оправдать его Эрик.

Да вот только я не верила, я видела его глаза в тот вечер, холодные и ненавидящие меня. Он ликовал, когда говорил мне о том, что играл со мной. Он был горд и счастлив от того, что мог лично сказать мне это.

Я не верила Эрику.

– Но он ударил тебя, – напомнила ему я, складывая руки перед собой.

Эрик улыбнулся и кивнул.

– Ударил, но у него была на то причина.

Я громко фыркнула и с вызовом в глазах взглянула на мужчину.

– Какая? Встал не с той ноги?

Единственная причина Блейка – его отвратительный характер и пренебрежительное отношение к миру. В нашем обществе существует стереотип «мажора» – богатого мальчика без тормозов. Блейк наглядный пример этого вида человеко‑людей. Его можно поместить в музей, под стекло и показывать людям, как образец обнаглевшего, холодного монстра, которому плевать на чувства и потребности других, ведь на кону стоит его веселье.

– Он приревновал и был зол, думал, что я с самого начала знал правду о тебе, – спокойно ответил Эрик.

Я резко замотала головой, отрицая каждое его слово.

– Ты не прав, если бы он приревновал, то это означало бы, что я ему нравлюсь, не важно в каком смысле: в привычном или извращенном, присущем Блейку. Но ничего этого не было. Джефферсон делал ровно то, что обещал всем – исполнял условия спора, – пока я говорила, в моем голосе плескалась ярость, она была адресована Блейку, я просто не могла оставаться спокойной.