Свет в ее глазах

Но эйфория быстро кончилась, и теперь я чувствовала себя так отвратительно и грязно, что хотелось помыться, ведь он снова воспользовался мной, как тогда, год назад. И сидя в кабинете после того, как он не дал мне хотя бы испытать удовольствие, среди клочков разорванной одежды и разбросанных вещей, я чертовски злилась.

Да, было паршиво и мне хотелось разрыдаться от досады и жалости к себе, но я решила поставить все на другое чувство. Злость куда лучше жалости, грусти и печали. Она не загоняет в угол, а заставляет двигаться дальше. Мне не хотелось мстить ему, ведь месть означала бы, что мне не все равно, что я пытаюсь как‑то задеть его, потому что сама чувствую обиду и боль из‑за его поступков. Он не дождется этого. Отныне я буду показывать ему только свое безразличие.

– Почему ты такая красная? – шепотом спросил Конрад.

Я взглянула на Джефферсона, рассказывающего о плане строительства, и рефлекторно сжала ноги, все еще чувствуя неприятную тяжесть мышц. Я была напряжена, на пределе, словно оголенный нерв.

– Здесь проблема с термостатом, – ответила я.

Щеки горели, а в тонкой блузке было жарко.

– С каких пор ты называешь нашего исполнителя термостатом? – прямо спросил брат.

Я посмотрела в глаза Конрада и задохнулась. Он видел меня насквозь. Неужели это было так очевидно, и все знали, чем мы с Блейком занимались в кабинете?

– Не неси ерунды, – нервно выпалила я, расправляя юбку под столом и невольно переводя взгляд на Блейка.

С того момента, как вошел в эту дверь, он ни разу не взглянул в мою сторону. Джефферсон был полностью поглощен проектом, который, кажется, интересовал в этом зале абсолютно всех, кроме меня и брата.

Конрад хмыкнул, проследив за моим взглядом. Я нахмурилась и спросила его:

– Что?

– Ничего, думаю, нужно вправить ему мозги, – с угрожающим спокойствием процедил брат.

– Не нужно. – Я ударила его под столом по ноге. Конрад даже не пошевелился. – Не знаю, что ты там придумываешь, но ничего не было, понял?

– А я ведь не спрашивал, было ли что‑то, ты сама сказала, к тому же у тебя новая блузка.

Я замерла, сердце в груди ускорилось.

В этом не было чего‑то страшного, ведь Конрад мой брат, но почему‑то от мысли о том, что кто‑то знал о нашем с Блейком сексе, мне становилось дурно.

– И у тебя засос на шее, – добавил он, не отводя разъяренного взгляда от Джефферсона.

Я тихо взяла телефон и, слегка отвернув белый воротничок рубашки, взглянула в отражение на экране. Брат был прав, чуть выше ключицы виднелось бордовое пятнышко.

Подняв взгляд, я поняла, что Блейк смотрит прямо на меня. Уголки его губ поползли выше, хоть он и пытался бороться с этим, ведь продолжал вести презентацию.

Он пометил меня и сделал это специально.

Ублюдок!

– Не смей ничего говорить ему, понял? – сказала я Конраду.

Брат выпятил вперед подбородок и бросил на меня мимолетный взгляд.

– Я ничего не сделаю, но будь осторожна, – сказал он и полностью погрузился в презентацию Джефферсона. А я еще долго не могла отвлечься от сбивающих меня с толку мыслей.

 

***

 

После презентации мы распрощались с мистером Джефферсоном и его двумя сотрудниками. Куда подевался Блейк, я понятия не имела.

Остается самое сложное – работа с этим придурком в течение нескольких месяцев. Не знаю, как я выдержу это, меня так и тянет пристрелить его.

Окинув взглядом свое отражение в зеркале, я вытерла руки бумажным полотенцем и вышла из уборной, направляясь в кабинет. У дверей лифта увидела Джефферсона, который флиртовал с молодой постоялицей. Заметив меня, он быстро распрощался с девушкой, напоследок улыбнувшись ей соблазнительной улыбкой. Та зарделась и, войдя в лифт, махнула ему на прощание, наверняка чувствуя приливы радости от того, что кто‑то вроде Джефферсона обратил на нее внимание. Бедная, она даже представить не может, что ее ждет.

Как только закрылись двери лифта, я сложила руки на груди, взглянула на него с вызовом и громко сказала:

– Что, Джефферсон, приходится по номерам ходить, чтобы подцепить на свои брюки хоть кого‑нибудь?

Блейк провел кончиком языка по нижней губе и наклонил голову.

– Ты с большой радостью и удовольствием… О, нет, прости, без удовольствия, но все‑таки прицепилась к моим брюкам часом ранее.

Я сжала зубы, ощущая приливы гнева и раздражения, затем развернулась, и, не попрощавшись с ним, направилась в свой кабинет. Остановившись у рабочего стола, я стала убирать бумаги в папку, но услышала за спиной шаги.

– Вообще‑то я думала, что ты давно ушел, – бросила я, оборачиваясь.

– Как видишь, я все еще здесь.

Блейк сунул руки в карманы брюк и стал медленно ко мне приближаться. На нем была тонкая расстегнутая куртка, такая же черная, как и вся остальная, надетая им сегодня, одежда. А значит, он побывал на первом этаже, ведь гардероб для посетителей находится там. И зачем‑то вернулся назад уже одетый.

Чем ближе он подходил, тем сильнее становилось волнение в груди. Он снова это делал: лишал меня пространства, заполоняя тяжелой энергетикой весь кабинет. Я нервно сглотнула и выставила руку вперед, касаясь мягкой ткани его пуловера и стальной рельефной груди под ним.

– Стоп, – твердо сказала я, сильнее надавливая на его грудь. Но он проигнорировал меня. – Я сказала, остановись!

Он послушался и остановился, нависая надо мной огромным айсбергом. От угрюмого и тяжелого взгляда Джефферсона по моей спине забегали мурашки. Затем он посмотрел на мой стол и ухмыльнулся, замечая там две статуэтки птиц:

– Даже не треснули.

– Они и не должны были.

– Это же птицы? Очень уродливые, но все же птицы?

– Не такие уродливые, как ты, – огрызнулась я.

Блейк снисходительно улыбнулся.

– Я думал, ты не любишь птиц.

– Это не настоящие птицы, они не просят еды, не кричат, не гадят, не обзывают меня. – Я невольно поежилась от воспоминаний о розовом какаду моей бабушки. Мерзкая птица.

– Где ты видела обзывающихся птиц? – в недоумении спросил Блейк.

– Забудь, – отмахнулась я.

Джефферсон снова взглянул на статуэтки.