Свист на горе

Началась борьба, в которой мы могли бы двигать эту бедную коробку до самого окончания смены. Никто не хотел сдаваться. Но в какой‑то момент львица перешла к тяжелой артиллерии. И, выждав, когда я снова двину конфеты к ней, ее рука, подобно легкому дуновению ветра, скользнула пальцами по моей кисти. Стало понятно, что пахнет жаренным и легко я не отделаюсь.

Пришлось идти с козырей.

– Я правда не могу их принять… У меня диабет.

Это был ва‑банк. Пан или пропал. И.. ставка прошла. Женщина начала извиняться, забрала конфеты, повторила утреннюю покупку и удалилась.

Мой хер мог висеть спокойно, не опасаясь покушений. По крайней мере пока.

Прошло чуть меньше двух часов, когда она явилась снова. На этот раз немного наряднее и с более умелым макияжем, будто ей помогали.

Это сыграло девушке на руку, и на сей раз она выглядела привлекательнее. Я даже увидел в ее зеленых глазах какую‑то историю о пропитой жизни и почти утраченной привлекательности.

Уверен, что эта девушка – королева низов, способная завоевать множество знакомых мне творческих пропойц. Особенно тех, что горделиво называют себя художниками.

В ней были какие‑то черты «Венеры Урбинской» и «любительницы абсента» одновременно. А именно – фигура от первой и какая‑то обреченность в глазах от второй. Наряд же был больше похож на сарафаны, в которых рисовали советских колхозниц. Причем, лишь на ней в моей жизни он не выглядел нелепо.

Если говорить честно, будь я столь же пьян, как и она, у нее были бы шансы. Особенно, если бы мое биологическое нутро, опасаясь смерти, возжелало бы наполнить чей‑нибудь бак своими генами. Но я был трезв.

Встав напротив, гостья достала из сумки сверток и поставила его на стойку. Развернула. Оказалось, небольшая коробочка для пищи. Внутри варенная картошечка, посыпанная зеленью. Еще и нарезанная небольшими кусочками. Видно, что человек старался.

Я к тому моменту не ел ничего, кроме дешевого крымского портвейна уже третий день. Поэтому мой живот издал предательский голодный гул.

Почувствовав уязвимость, львица атаковала, став давить на то, что я, похоже, одинокий мужчина, а значит нуждаюсь в заботе и опеке.

Аргумент был самый простой – будь в моей жизни женщина, живот бы не урчал. Потому что настоящая женщина по мнению моей собеседницы – хозяйка и хранительница очага.

Я ее позицию вслух не оспаривал, хоть и был недоволен, что она делить женщин на настоящих и ненастоящих. Впрочем, если бы она делала это с кем‑либо другим, восторга бы это во мне не вызвало. Меня больше задевало то, как она говорила о мужчинах. А говорила девушка с непринужденными соболезнованиями и какой‑то доброй жалостью.

Казалось, будто в женских глазах одинокий мужчина совсем нежизнеспособен. То есть, он конечно выживет – соберет шалаш из грязной одежды в углу, наденет на палку вставшие от засохшего пота носки и начнет охотиться на дичь в виде стаи наггетсов по скидке в коридорах ближайшего супермаркета. Только разве это жизнь?

Меж тем львица продолжала давить.

– Всем нужно немного любви, – наматывая прядь на палец, говорила она – все заслужили немного заботы. И Вы, и я. Вам ведь бывает одиноко… Молчите, я понимаю.

Я посмотрел на нее, и буря пронеслась в моей голове. Этот поросячий голос и произносимые им слова, начали меня бесить. Львица победила, я был готов на все, только бы наша беседа кончилась. Только бы девушка наконец‑то заткнулась. И в тот момент я сломался, потому что сам не понял каким образом, но мы оказались вдвоем в уборной, пока мой магазин ушел на технический перерыв.

Все произошло быстро и без любви.

Руководила ли мной Воля Шопенгауэра или животная потребность расплескивать гены – не знаю. Но мне просто хотелось, чтобы это кончилось. Особенно сильно, когда закончились поцелуи, и я вошел в нее.

Меня пронзила сильнейшая ненависть к себе, которую мне удалось выразить лишь в агрессивном половом акте. Я двигался в девушке не с желанием доставить удовольствие хотя бы одному участнику; нет, я двигался в ней, пытаясь порвать ее надвое. Разворошить ее внутренности, намотав их на пенис. Я хотел, чтобы она ревела, чтобы она кричала.

Как оказалось, ей это нравилось.

В какой‑то момент, когда я брал ее сзади, уперев голой грудью в холодную стену, она разразилась сильнейшим оргазмом. Даже забрызгала мне кроссовки. А после буквально повалилась без сил, дрожа. Меня это завело. Я взял ее за волосы, намотал их на кулак, и вогнал пенис ей в рот. Она не сопротивлялась. Даже больше, она принялась обрабатывать меня с жаждой, подобной жажде потерявшегося в пустыне. Будто во мне был последний шанс на выживание.

– Сука, не смей пролить ни капли! – Буквально прорычал я, извергнувшись у нее во рту. А после, переполненный презрением ко всем присутствующим, плюнул ей в лицо и обратился скорее к себе:

– Ты животное. Грязное животное.

– Да, – полушепотом ответила она. – Просто каждый заслуживает немного любви.

– Ты выйдешь первой, как мы заходили. Я выйду через пару минут… И хватит тут валяться!

Львица встала и, с трудом опираясь на дрожащие ноги, принялась умываться. С каждой порцией воды она утрачивала намек на привлекательность. И к концу в ней остались лишь удовлетворенно блестящие глаза, но в них больше никакого шарма.

Когда магазин вернулся к работе, состоялась непродолжительная беседа. Девушка говорила о том, что я был хорош и теперь не могу отказаться от картошки. Мне ведь нужно восстановить силы. Я отвечал, что очень жалею о произошедшем и не хочу ее больше видеть. Но львица лишь довольно улыбалась.

Перед уходом она пыталась меня поцеловать, а я пытался не ударить ее за это. Хотя, делать этого я бы не стал, хоть и хотелось. Просто ненависть к себе искала выход, и подсознание скинуло вину на девушку. Это не я – животное, а она – искуситель.

Остаток дня прошел напряженно. Произошедшее не выходило у меня из головы. То есть, конечно, я люблю трахаться, но не вот так. Начал переживать, что не знаю даже ее имени, от него перешел к разным болезням, которые мог подхватить. Потом немного накатил и смирился с тем, что у меня теперь может быть СПИД.

К вечеру подтянулись вернувшиеся со смен работяги. Они меня немного расслабили. Некоторые из них потом зашли перед самым закрытием, чтобы взять себе не утро. Но мы все знали, что утром они зайдут снова.

Смена закончилась с неожиданно хорошей кассой. Даже образовался излишек, который мне оставил кто‑то из пропойц. Немного докинув из своих, я купил себе бутылку испанского вина, пообещал выпить ее за здоровье просчитавшегося человека.

Не успел я дома снять обувь, как телефон загудел от звонка с неизвестного номера.

– Алло, да.

– Алло, Максим?

Сев на пол, я продолжил беседу:

– Да, чем обязан? Только быстро.