Свист на горе

Для меня это было неожиданностью. И я поделился с Ритой, что тоже люблю французское кино. Хотя, пришел к нему недавно и еще очень много мне нужно посмотреть и понять. Рассказал, что люблю работы с Буном, хотя обычно это жвачка, но что‑то в нем есть. Ну и заикнулся про некоторые работы Бессона.

Моя партнерша не перестала меня удивлять.

– Неплохо, но Бессон все‑таки голливудский режиссер, хотя и француз. Я люблю настоящую Францию. Гаспар Ноэ, Брюно Дюмон, Кристоф Оноре.

– Говоря откровенно, слышал только про Ноэ…

– Ничего. Я рада, что ты интересуешься. Если хочешь, можем как‑нибудь устроить марафон французского кино.

Я аккуратно лег рядом и неуверенно промямлил.

– Не знаю, детка, можно.

Когда мы устроились, Рита нажала на плей и, пожелав приятного аппетита, приступила к ужину. Я поспешил присоединиться к ней. Мы ели и смотрели молча. Казалось, она не хочет упустить ни одной детали, поэтому и молчит. А я не люблю говорить в тишину. С тишиной лучше молчать.

После трапезы и вина, которое лично я вылакал сразу, моя партнерша начала раздеваться.

На ней остались только милые синие трусики‑бразильяна. А поведение стало больше похоже на нашу первую встречу. Она стала игривой и тактильной. Мне это понравилось, и я ей подыграл настолько сильно, что потерял голову.

Финальный титры встретили нас в обнимку при выключенном свете. Хозяйка лежала у меня на плече и игралась с моими волосами на груди. А я нежно поглаживал ей спину. Мы уже забыли о фильме и просто разговаривали. Про отношения, про работу и хобби, даже про погоду. Поделились краткой биографией. Я вывалил все: смерти родителей, интернат, брак и дурдом. Рита была сдержаннее. Она становилась все больше похожа на человека. Как, наверное, и я.

– Детка, ты засыпаешь.

– Да, пойдем умываться…

– Пойдем.

И мы продолжили лежать.

– Детка…

– Оу?

– Идем?

– Да…

Но мы так и не встали.

– Детка…

Тишина.

– Доброй ночи. – Шепнул я.

– Сладких снов… – Буквально промурчала она мне в грудь и засопела.

Я стал смотреть в потолок, позволяя своим мыслям меня нести.

Забавно. Порой узнаешь человека и все. Он вроде хороший, подходящий, но какой‑то не твой. Ничего в тебе не трогает. А порой все, что ты знаешь о человеке ограничено какой‑то мелочью, но он все равно манит тебя. Не столько тайной, хотя и ей тоже, сколько сам по себе. Он просто есть. И это задевает в тебе что‑то. Заставляет о нем переживать и скучать по его компании. Хотя, казалось бы, ты вообще понятия не имеешь кто он на самом деле. А что, если он страшно храпит или голосовал за Путина?.. Интересно все‑таки устроены люди.

Проснулся я от резкой щекотки по лицу. Оказалось, Рита водила у меня по носу кисточкой от пудры.

– Доброе утро, соня. Завтрак на столике, я в душ.

– Стой, а можно мне подставку?

– Подставка для вечера. А тебе нужен повод подняться.

– Я итак поднят в некоторой мере. – Указав взглядом на возвышающийся над общим уровнем одеяла холм стояка, ответил я.

– Вижу, но мне правда пора в душ. – С окончанием этих слов, женское тело мелькнуло в дверях и скрылось

Поставив себе на телефоне Синатру, я приступил к завтраку. Рита приготовила мне овсянку с фруктами и корицей, украсив это остатками вчерашнего вина. Я ел неторопливо, пытаясь насладиться моментом. Но неприятные картины из прошлого решили, что оно того не стоит.

Я вспомнил бывшую жену… И испытал странное, почти тошнотворное чувство, рожденное смешением разочарования и скуки. Мне ее не хватало. Вернее, мне не хватало той, которой она когда‑то была. Или такой, какой я ее придумал когда‑то. В любом случае я не был готов подпустить к себе новую женщину. Женщины страшны. Причем в любви еще страшнее, чем в гневе.

Все любящие женщины, которых я знал, возводили своих мужчин в божественную степень. А Бог, как известно, непогрешим и не имеет права на ошибку. Но мужчина – не Бог. И, когда женщина находит лишь человека со своими слабостями, ее ждет кризис веры. Любовь быстро становится ненавистью. А Бог летит с неба лицом вниз. И только когда он достигает дна, больной и разбитый, женщина довольна.

Мы с Алисой придумывали друг друга. И каждый из нас видел в другом больше, чем тот представлял на самом деле. Каждый требовал больше, чем ему были способны дать.

Я требовал воли, но хотел иметь дом. Какой толк быть героем, пускай и алкоголических похождений, если тебя никто не ждет? Если тебе некому принести свои истории?..

Она же требовала внимания. Внимания и поклонения. В ее случае это была обычная взаимность. Казалось бы, все логично. Но русский писатель имеет очень маленький запас сил. Много меньше, чем русская женщина. Она и мать, и жена, бухгалтер, повар, посудомойка, подруга и хрен знает, кто еще. Писатель всегда писатель. Как только писатель становится полноценным мужем, отцом, продавцом, столяром и хрен знает, кем еще, он перестает быть писателем. Литература жадна, и она требует тебя всего. Поэтому уважение и почитание той жене, что не ревнует мужа к литературе.

Литература ведь толкала Достоевского за игральный стол, Булгакова к дозе, Пушкина в постели дворянок. Литература привела Есенина к бутылке, Блока к проституткам, а Лермонтова к словесным баталиям. И каждый писал об этом.

Литература делала писателей беспомощными в быту и жизни. Мужчины во многом остаются детьми, особенно переходя из‑под опеки матери в опеку жены. Писатель уходит дальше. И остается ребенком во всем, ведь детская фантазия сохраняется даже в автобиографической литературе. Ибо вся литература в той или иной мере автобиографична.

Многие скажут, что легко прятать пороки за литературой. Скажут, что искусство – не повод прикрывать свой мерзкий характер. Скажут, что подобные слова – ничто иное, как бегство от ответственности. Но так может сказать только обыватель. Средний человек, не способный понять каково это быть прокаженным искусством. Для него это лишь форма игр, выдумка и самообман. А фактический это болезнь. И каждая строчка – аналог рвоты, кашля, сыпи или иного симптома на выбор. Женщина для писателя – санитар его души. Или главный мучитель.

Успех тоже часто приходит с женщиной. Это или жена, или смерть. И обе лишают писателя проблем быта, отвлекающих его от постоянного цикла «думаю‑пишу‑думаю». Однако здесь выигрывает супруга, ибо она не ставит точку на творчестве. В основном.