Томка. Тополиная, 13

В то нежно‑желтое сентябрьское утро инженер‑химик Константин Самохвалов, тридцати восьми лет от роду, проснулся как обычно. Открыл глаза, посмотрел в белый потолок, сел на диване и стал механически натягивать свежевыстиранные синие носки и тщательно отутюженные черные брюки. С голым торсом, в носках и брюках, он посетил ванную, совершил утреннее омовение, затем вернулся в комнату. Включил телевизор на канале «Культура», глянул на термометр за окном (плюс 18 в тени!) и неспешно надел рубашку. К завтраку он всегда выходил полностью одетым, причесанным, надушенным, похожим на солиста хора великовозрастных мальчиков‑зайчиков, и не было в природе еще той силы, что могла бы его убедить нарушить привычный утренний ритуал. Представить Константина Самохвалова за завтраком в футболке с изображением Че Гевары, джинсах или хотя бы в домашних спортивных штанах было невозможно. Земля повернула бы вспять.

– Доброе утро, мама, – без всякого выражения произнес Константин, присаживаясь к столу. Мать, Елена Александровна Самохвалова, в девичестве Гольдберг, интеллигентная и еще довольно свежая и привлекательная в свои пятьдесят шесть лет, не оборачиваясь кивнула в ответ. Она стояла у плиты и жарила яичницу.

– Мне, пожалуйста, два яйца, – сказал Костя, – и если возможно, без соли. Это возможно?

Елена Александровна развернулась. Несколько секунд она молча изучала сына, затем со вздохом, в котором читалась уже ничем не излечимая тоска, произнесла:

– Это возможно, Константин Михайлович. Капуччино подавать со сливками на подносе с серебряными ложечками, или достаточно будет обычного растворимого в кружке?

Костя вскинул брови. Это была первая на сегодня эмоция на его постной физиономии.

– Мам, ты не выспалась?

Женщина вернулась к яичнице.

– Спала как обычно – в одиночестве.

– А что тогда случилось?

Она ответила не сразу. Просто не знала, что ответить. Вот у мужа, царствие ему небесное, всегда хватало ума, такта и, главное, умения так встряхнуть этого парня, что он вмиг вспоминал, в какой стране живет и почему в этой стране не любят инопланетян. Михаил Самохвалов был мудр и терпелив – когда требовалось, он мог разговаривать даже с табуретками и плинтусами, и те его внимательно слушали.

– Ничего не случилось, – со вздохом бросила мать. – Просто мне кажется, что тебе пора навестить Наталью Николаевну.

Костя нахмурился.

– Почему ты так решила?

Мать поставила перед ним тарелку, придвинула приборы и хлебницу. Себе она накрывать не стала, а присела на стул напротив.

– Мне кажется, Костя, ты снова замыкаешься. И ты снова один, если мне не изменяет память. С той девушкой, Ксенией, у тебя не вышло?

Мужчина молчал. Тишину нарушал только работавший в его комнате телевизор.

– Если я молчу, это не значит, что я ничего не вижу, – продолжала Елена Александровна. – Я все вижу. Ты давно не общаешься не только со мной – господи, уж это я как‑нибудь переживу! – но ты ни с кем не общаешься и за пределами дома. Нельзя быть окруженным людьми и никого к себе не подпускать. Как тебя в твоем институте терпят!

Константин продолжал изучать нетронутую глазунью.

– Сынок, не мне тебя учить и наставлять на путь истинный, и твоя территориальная зависимость от меня не имеет значения, но тебе крайне необходимо с кем‑нибудь разговаривать. Хотя бы просто о погоде!

Константин поднял голову, кивнул в сторону окна.

– Я там не знаю никого, с кем имело бы смысл обсуждать даже погоду, не говоря обо всем остальном. И Ксения твоя не исключение. Скатертью дорога.

– Тогда сходи к Наталье Николаевне! Она опытный специалист и уже неоднократно тебе помогала.

– Знаю. А зачем?

– Что – зачем?

– Зачем мне сейчас с ней говорить?

Мать хлопнула ладонью по столу. Внешнее спокойствие с каждым днем давалось все труднее.

– Затем, чтобы завтра или послезавтра ты не выскочил из окна и не сделал меня окончательно одинокой и сошедшей с ума старухой! Я уже не прошу у тебя невестку и внуков, но ты хоть сам попробуй сохраниться и меня сохранить в здравом уме!

Она поднялась из‑за стола. Уже закипал электрический чайник, пора делать кофе. Елена Александровна была убеждена, что всегда нужно что‑то делать, чем‑то занимать руки или ноги, даже если вокруг землетрясение, цунами или народный праздник по случаю победы над оранжевой угрозой. Сейчас она с удовольствием нахлестала бы сына по щекам, чтобы привести в чувство, но лучше она просто заварит кофе.

– Ладно, мама, я тебя понял, – тихо отозвался Константин.

Если бы она обернулась, то увидела в глазах сына слезы. Тридцативосьмилетний бородатый детинушка, инженер‑химик, числившийся в штате никому не нужного научно‑исследовательского института, жевал корку ржаного хлеба, смотрел в тарелку и беззвучно плакал.

Мать так больше и не взглянула на него, а он не стал завтракать. Молча и тихо вышел из кухни и отправился в прихожую, где его уже ожидали пара начищенных до неприличного блеска черных туфель, черная куртка, того же цвета зонтик и черная же папка с молнией. Через минуту «черный человек» Константин Самохвалов покинул квартиру.

Едва за ним захлопнулась дверь, Елена Александровна взяла с подоконника трубку радиотелефона и стала набирать номер. Долго слушала длинные гудки, успев даже увидеть, как Костя бредет по двору в сторону Тополиной улицы. Сын выглядел таким одиноким и несчастным, что у матери сжалось сердце.

– Слушаю, – сказала трубка приятным женским голосом.

– Наталья Николаевна? Это Самохвалова.

– А, доброе утро, Лена!

– Да, доброе. Наташ, я могу переговорить с тобой минут пять‑десять?

– Что‑то с Константином?

Елена Александровна вздохнула:

– К сожалению.

– Хорошо. Секундочку, я припаркуюсь.