Трибунал

Эта статистика, сколько они ни старались, так или иначе находила свой выход, это вам не чудеса таинственного фокуса. И сколько бы они ни старались, все наличные эксаватты и вычислительные мощности рано или поздно спасуют.

Не к этому ли выводу пришёл доктор Ламарк, отправляясь в свой поход?

Или его к подобной идее кто‑нибудь подтолкнул?

Учёные обыкновенно были не склонны поддаваться уговорам, предпочитая полагаться на силу науки, а не на вздорные рассуждения. Но есть на свете существа, перед авторитетом которых отступит любой, даже самый твёрдо стоящий на своём учёный. Если завтра к профессору Танабэ вломится Воин собственной персоной, так ли уж невероятно, что его железная воля и непогрешимая сила логических построений сможет поколебать его позицию в вопросе… да чего угодно? Да и летящие с ирнами тоже порой бывали весьма настойчивы и убедительны, отчего‑то видя человеческую натуру собеседника слишком уж насквозь для представителя чужой расы.

Так что же стало в случае доктора Ламарка последним аргументом в его возможном споре с собой? Зачем ему заведомо ставить под удар Барьер?

Погодите.

Профессор уже несколько минут в задумчивости разглядывал опустевшее дно стакана из‑под морса, вертя его так и сяк в ладонях.

Что‑то зрело на самом краю сознания, никак не желая показаться на свет.

А если предположить, что этот аргумент следует не обходить, а попросту выкинуть?

Предположим, доктор Ламарк узнал нечто такое, что разом делает всю эту угрозу на столетия вперёд абсолютно несущественным фактором, которым можно было смело пренебречь, хоть ты «глубинники» десятками взрывай по всей галактической округе, хуже уже всё равно не станет, тем более что сверхновые, бывает, и сами по себе лопаются, а уж всякие там случайные гравитационные волны непрерывно полощут Метагалактику, как бумажный кораблик во время шторма. Танабэ помнил про свои модели. Свои одинаковым фиаско обрывавшиеся модели. Они с завидным упорством раз за разом теряли стабильность. Не на любезных сердцу всякого космолога миллиардолетних масштабах, а в перспективе ближайшей тысячи лет максимум. Но дело явно было не в принципиальной обречённости Фронтира человечества.

Доктор Ламарк увидел – или ему показали – нечто, угрожающее человечеству прямо сейчас.

Непосредственно.

Так же непосредственно, как угрожало столетие назад, во время Бойни Тысячелетия.

Танабэ тотчас переключил аугментацию в режим поиска, потянувшись в университетскую инфосферу. Квантум гордился своими хранилищами данных, без них современная наука была немыслима.

Итак, выведем, например, граф всех известных космических перелётов вне пределов Цепи, отбросим те из них, что завершились успешно, а также те, судьба которых в итоге выяснилась. Оставшееся поле спроектируем во времени, заранее перенормировав градиент плотности…

Танабэ поморщился от неприятных звуков аларма, посмотрел на часы и засобирался. Вот так, вечно тебя прерывают. До начала лекции оставалось ровно десять минут. Что ж, главное он сумел разглядеть.

Это выглядело как волна. Медленная, тягучая волна тьмы, накатывающаяся на человечество из межзвёздной пустоты войда со стороны Ворот Танно.

Симуляция завершена.

______________________

Реальность достигала сознания Ковальского не сразу, а как бы по частям. Это было похоже на мучительную попытку рассмотреть гигантское мозаичное панно, по очереди выбирая на нём то один, то другой кусочек разноцветной смальты, порознь запихивая их в тубус калейдоскопа и принимаясь вертеть там до тошноты.

Осознанию происходящего эти усилия не помогали ничуть, и только отбирали последние остатки сил, но Ковальский не унимался. Отчего‑то ему казалось безумно важным как можно скорее прийти в себя, вернуться к полноценному восприятию окружающего, пусть он до сих пор и не очень понимал, что оно из себя толком представляет.

Жёсткий промёрзший насквозь кокон небытия, вкус металла во рту, неприятный писк в ушах, постоянное головокружение, впившиеся в рёбра датчики, шипение отсоса в носоглотке, обрывочные вспышки света, тяжкое гудение в глубине окружающего пространства.

Его неугомонному «я» было тесно в этом утлом неуютном мирке, напоминающем не о рождении, но о смерти. Ковальскому не хотелось бы здесь умереть. Однако и жить тут у него не очень‑то получалось. Мысли никак не желали укладываться в одну цепочку, безумно болела спина, и даже попытки докричаться ни к чему толком не приводили.

«Эй, кто‑нибудь!»

Но ответом была лишь тишина.

Жива ли вообще астростанция, или же Ковальского угораздило оказаться последним выжившим в недрах золотого шара. Что вообще он помнит перед тем, как его уложили в гибернационный кокон? Предпрыжковые шум и суету, когда на них вослед исчезновению фокуса разом начало рушиться небо? Так нет же, они благополучно пережили то, что было дальше, чуть не растеряв по дороге половину своего погорелого флота. А потом началась бесконечная эпопея вязкого, медлительного движения в субсвете, где вахта сменяла вахту, и вот, наконец, настала пора Ковальскому вновь занять пост дежурного астрогатора, но только когда ему всё‑таки ответят.

«Командный пост, ау!»

Но в ушах продолжал стоять всё тот же пустой звон, мёртвое пространство вокруг тошнотворно кружилось, а мысли бежали вскачь, не желая укладываться в единую линию. Неужели всё так плохо, что даже квол издох. Питание вроде в порядке. Что они вытворили с «Эпиметеем». Зачем он только пошёл на поводу у Превиос.

Превиос. Мятущееся сознание уцепилось за это имя как за спасительную путеводную нить, что тянулась из пустоты прошлого в неопределённость будущего. Хоть что‑то материальное в груде просыпающихся сквозь пальцы бессмысленных блестяшек. Превиос единственная самого начала знала про фокус. Так зачем же Ковальский отпустил её тогда, зачем помог уйти от гнева майора Томлина? Что‑то она тогда сказала ему, что‑то про «глубинные бомбы». Бессмысленный для него теперешнего набор звуков. Да и плевать. Он отпустил её навстречу фокусу, и она исчезла там вместе с остальными. Тайрен, Дайс, Эй‑Джи, они тоже ей поверили. А потом оставшимся по эту сторону пришлось бежать со всех ног от гнева разъярённых эхо‑импульсов, что обрушились на них из‑за файервола, как будто только и ждали, когда трёпаный фокус испарится.

«Здесь астрогатор Ковальский, приём!»

Молчание. С ним вообще никто не желает разговаривать. Вояки, мозголомы, а с коллегами‑астрогаторами он и не виделся, смены их шли своим чередом. Один посреди черноты космоса, бесконечно, вот уже три года как, непрерывно бежит из той ловушки, что им тут устроили. Даже золотой шар «Эпиметея» здесь, вдали от моря звёздного огня, для глубин которого его создавали, казался Ковальскому чем‑то нелепым в своей бессмысленной вычурности. Могучий инструмент покорения космоса, который был применён в итоге на манер своеобразной кувалды, при помощи которой была уничтожена Альциона D. На взгляд отсюда было очевидно, насколько не доросло ещё человечество до подобных инженерных чудес, если в итоге ему не доставало мозгов отыскать более достойное им применение.