Трибунал
– Вовсе нет. Потому что ты всегда был из нашей команды самым социализированным. Ты и погиб‑то почему? Спасал экипаж рудовоза. Кому в той горячке было до них дело? Тебе. Ну так прекращай ныть, что тебя из канистры будто бы достали против твоей воли. Всё не так, и ты прекрасно это знаешь. Работа есть работа. Теперь – вот такая.
Ну спасибо, будто он не в курсе.
Только ты, Риоха, разговор в сторону‑то не уводи.
И тогда Кабесинья‑третий достал свой главный козырь.
– Допустим, у меня паранойя. Согласись, в моём положении это не самое страшное, что бывает на свете. Могу себе позволить. В конце концов, к управлению станцией меня всё равно теперь и на пушечный выстрел не подпустят, по крайней мере без глубокого перепрофилирования аугментации и повторного подтверждения грейда. И не спорь, все эти упражнения, что мне тут напрописали коновалы, – это всё полная ерунда. Допустим даже, что меня разбудили для единственной цели – вести эти странные переговоры, которые уже три года идут без меня и, судя по всему, ещё лет сто будут идти после.
– Но?
– Не надо, не торопи меня. Так вот, допустим, нет никакого подвоха, вот только один вопрос, почему именно сейчас?
– Ну, я же объяснял, прибытие новых делегаций, эффектор, смена формата. Возникло предложение расширить присутствие на переговорах представительства самой станции.
– Возникло предложение? Так‑таки само собой и возникло?
– Ну, не совсем само собой.
Да, вот оно, Рауль всё‑таки попал в точку.
– Не томи.
Даже через дип‑линк визуализации было заметно, как Риоха мается. Ох как не хочет он говорить. Так что там, ничего никто ни от кого не скрывает?
– Пожалуй, лучше тебе всё увидеть собственными глазами.
С этими словами Риоха свернул голограмму, оставив только повисший в воздухе указатель.
Тот настойчиво елозил у центральной оси станции, где обыкновенно располагались гейты центральных транспортных систем.
С этим гражданским способом физического перемещения Кабесинья‑третий всё никак не мог смириться. В критических ситуациях операторы зачастую физически перемещали свои саркофаги от башни к башне с целью минимизации запаздывания сигнала, однако использовать для этого обычные грузопассажирские капсулы магнитных тоннелей ему до сих пор казалось чем‑то отдельно неприятным. Как будто его нарочно тыкали каждый раз носом – теперь ты не один из нас. Ты никакой не оператор, ты обыкновенный бесполезный пакс.
Что же такое увидеть «собственными глазами» требовалось нынче от опального оператора, для чего приходилось в очередной раз переступать через собственную гордость?
И за что ему, собственно, все эти мучения?
Кабесинья‑третий со скорбной миной шагнул в раскрывшиеся перед ним створки транспортной капсулы, чтобы тут же едва не влететь лбом в ребро переборки. Падлючая гравитация продолжала играть с ним свои злые шутки. Несмотря на все старания и упражнения, он никак не мог наловчиться вовремя реагировать на рывки уходящей из‑под ног палубы.
Наверняка его судорожно вцепившиеся в поручень пальцы сейчас безумно смешили Риоху.
Кабесинья‑третий злобно обернулся на превратившуюся в двусмысленное многоточие стрелку указателя. Ну ничего, мы ещё как‑нибудь сочтёмся, дорогой товарищ.
Товарищу, впрочем, хватало ума помалкивать.
Так, а куда, собственно, это мы теперь направляемся?
Куцая, пусть и далеко не гражданская аугментация, задумавшись, подсказала интересное. Двигались они к внешним секторам ядра станции, где на границе между госпитальными и квартирмейстерскими отсеками располагалась самая странная ввиду своей почти бессмысленной в реальных условиях секция «Тсурифы‑6». Они двигались в сторону гауптвахты.
Там в былые времена проводили ночь перепившие на камбузе палёного космачьего самогона навигаторы гражданских каргошипов, а также временно размещались списанные на гражданку «естественники» из экипажей разведсабов и прочей военной мелочи, отчего‑то не совместимой с размещением на борту стандартных саркофагов.
«Консервы» сюда не смогли бы угодить, даже если бы очень постарались. Этих просто погружали в штатный криосон до полного списания или перевода в небоевые службы по итогам надлежащего расследования. Сказать по правде, Кабесинья‑третий вообще с трудом помнил о самом существовании гауптвахты на собственной станции.
Интересно, а не станет ли он вот прямо сейчас одним из постояльцев этой утлой обители, не занятой, наверняка, по нынешним унылым временам, вообще никем. А что, возьми Риоха и запри его здесь за лишние вопросы, кто вообще за него впишется, чтобы отсюда его вызволять?
Рауль затравленно оглянулся на заевшее многоточие. И оно тут же вновь молча обратилось стрелкой.
Створки люка разошлись, недвусмысленно прогоняя своего единственного пассажира из капсулы.
Ничего, мы ещё прорвёмся. В конце концов, Кабесинья‑третий до сих пор оставался полноправным оператором этой станции со всеми необходимыми регалиями. Вот только реальные права у него, пожалуй, были теперь не больше, чем у любого из прежних посетителей этого скорбного заведения.
Не больше, не к ночи будет помянут, чем у пьяного мичмана Златовича.
– Нам сюда.
Стрелка указателя снова рванула вперёд.
Итак, что у нас тут.
Две соседних камеры, запертые, но не подписанные, как будто заключённые в них люди не заслужили даже хамовато‑анонимного «Джон Доу». Интересно, что будет, если рядом запереть ещё и Рауля? Камеры поди изолированы от внешней связи.
Новый панический приступ удалось погасить не сразу.
– Мы чего‑то ждём?
– Погоди, я раздам тебе права, это оказалось не так просто. Готово, лови.
Стенки камер тут же сделались полупрозрачными, открывая Раулю вид на то, что творилось внутри.
И чего?
Внутри самым банальным образом пребывали по одной особи самой гражданской наружности. В одинаковых оранжевых арестантских робах. Одинаково лохматые и небритые. С одинаковыми иссиня‑зелёными следами от чьих‑то кулаков, что симметрично расплывались у них вдоль левой скулы.
Впрочем, эта одинаковость распространялась на обоих индивидов не только в стиле одежды или по характеру полученных травм.
Перед Раулем Кабесиньей‑третьим сидели на голых арестантских нарах два полных близнеца.
И они при всём этом были ему чем‑то неуловимо знакомы. Как будто он их уже где‑то видел.
