Триста миллионов спартанцев

– Почему это?

– Уж слишком сильно я по всем прошелся. Не только по советской и германской оккупации, но и по нашим коллаборационистам, легионерам СС и всем прочим дерьмовым борцам за независимость. По их злодеяниям, мотивам, идеологии. И по современным деятелям, которые в поте лица трудятся над их героизацией.

Дедушка Яри, между тем, доел свой суп и отодвинул пустую тарелку в сторону; затем, внимательно посмотрев Яну в глаза, очень серьезно ответил ему:

– Дружок, тебе хорошо известно и мое отношение к вопросу, и история моих собственных злоключений. И я хочу сказать тебе всего одну вещь: ты в любом случае поступишь правильно, изложив свои взгляды на бумаге в точности так, как они представлены в твоей голове. Видишь ли, дело в том, что в подобных делах нельзя идти ни на какие уступки, сглаживать углы, соглашаться на компромиссы; нельзя вступать ни в какие сделки с совестью – даже если это всего лишь небольшая студенческая работа. Этого нельзя делать просто потому, что с юных лет лучше избегать обзаводиться подобными привычками. И с юных же лет следует приучать себя к такого рода принципиальности. Такие темы – не поле для компромиссов, просто запомни это; пиши так, как считаешь нужным, и не принимай критику, которая последует, слишком близко к сердцу.

– Да я и не думал, дедушка, – немного растерянно ответил Ян.

– Вот и не думай, – дедушка улыбнулся. – Между прочим, чего это ты не доедаешь?

– Я уже не могу, – честно признался Ян. – Спасибо.

– На здоровье. Уже поздно, тебе утром на учебу – давай ложиться спать.

– Ты иди, а я еще немного посижу здесь. Потом приму душ и тоже лягу.

– Хорошо, дружок. – Дедушка Яри поднялся из‑за стола и похлопал его по плечу. – Спокойной ночи.

– Доброй ночи.

И дедушка Яри ушел спать, оставив Яна в одиночестве. Вымыв тарелки, он какое‑то время просто сидел за столом, погруженный в свои мысли, снова и снова прокручивая в голове свою встречу с Анной. Затем сварил себе кофе – который он очень любил и который, как ни странно, никогда не мешал ему уснуть; выпил полчашки, и, почувствовав себя слишком уставшим, чтобы идти в душ, отправился спать.

 

 

***

 

Следующим утром Ян проснулся в самом прескверном настроении.

И, пока он умывался, завтракал и собирался в университет, он добросовестно попытался установить причину этого – и не смог. Ему никак не удавалось схватить ее, никак не удавалось понять, в чем дело; то ли ему приснилось что‑то очень неприятное… то ли он забыл что‑то очень важное… В любом случае, каким бы странным ему это ни казалось – пребывать в плохом настроении без всякой на то причины, – он, тем не менее, не мог избавиться от этого саднящего чувства, не мог просто прогнать его от себя.

В университете он попытался глазами отыскать Анну в аудитории – но ее нигде не было. Ян сперва было подумал, что она не явилась из‑за их вчерашней ссоры – но сразу же понял, что ей слишком безразлично все это, чтобы пропускать из‑за этого занятия.

Она появилась перед последней лекцией, в конце дня. Вошла в аудиторию, прошла мимо него, даже не взглянув в его сторону, и поднялась куда‑то наверх, к последним рядам. Ян только хмыкнул и покачал головой.

Последнюю лекцию читал пожилой профессор Реймо, он рассказывал об участии Эстонии во Второй мировой войне. Ян слушал с интересом, поскольку тема непосредственно соприкасалась с работой, о которой он накануне рассказывал дедушке – правда, Ян писал не только об Эстонии, а обо всей Восточной Европе.

Он слушал о пакте Молотова‑Риббентропа, о советских военных базах, развернутых в Эстонии под давлением советской стороны, о выборах сорокового года и о последующем присоединении к Советскому Союзу; наконец, о массовых депортациях июня сорок первого и о нападении нацистской Германии. Ян внимательно слушал все это, одновременно ощущая, как изнутри его все сильнее и сильнее раздирает то самое муторное, саднящее чувство; и да, конечно же – дело было в ней. В Анне.

Надо было давным‑давно наплевать на все и прекратить всякие контакты с ней. И ни к чему было добиваться ее, и ни к чему было выяснять отношения – все одно бесполезно.

И было даже немного забавно, что это самое простое объяснение, эту самую очевидную причину своей грусти он с таким успехом вытеснил из своего сознания, что искренне недоумевал, пытаясь понять, отчего же он чувствует себя так плохо.

Он обернулся назад, и после непродолжительных поисков нашел ее на предпоследнем ряду. Она что‑то записывала в блокнот, не поднимая головы.

И она была очень, очень красива, а ему было очень, очень мерзко от всего сразу – и от желания обладать ей, и от их вчерашней ссоры, и от того, что она предпочла ему другого; и, пожалуй, эти обстоятельства сыграли далеко не последнюю роль в том, что произошло дальше.

Снова повернувшись к лектору, который как раз закончил говорить об отступлении советских войск из Прибалтики и почему‑то сразу перескочил к сорок четвертому году, Ян попытался отвлечься на его долгий, лишь изредка прерываемый короткими паузами монолог – и в этот самый момент Реймо заговорил о легионерах СС.

– Есть принципиальная разница, – говорил Реймо, – между германскими частями СС и Балтийскими легионами. Цели последних отличались от целей и идеологии германских эсэсовцев, поскольку они заключались в борьбе с большевизмом, в освобождении прибалтийских республик от всякой оккупации и в возвращении им независимости. По этой причине…

– Я могу задать вопрос? – неожиданно громко спросил Ян, бесцеремонно перебив его.

В аудитории повисла тишина; все теперь внимательно слушали их. Реймо, прервав свой монолог, какое‑то время с удивлением смотрел на Яна. Затем, не демонстрируя совершенно никаких эмоций, ответил ему:

– Вопросы я предлагаю отложить до конца лекции. Осталось совсем немного.

– Боюсь, подходящий момент будет упущен. У меня короткий вопрос, – настойчиво повторил Ян.

– Пожалуйста, – после еще одной короткой паузы пожал плечами Реймо.

И Ян отложил в сторону ручку и бросил первый пробный камень:

– Вам известно, что Нюрнбергский трибунал признал СС преступной организацией? – спросил он.

Реймо недобро усмехнулся. Он сразу понял, что происходит.

– Молодой человек, а вам известно об особом статусе эстонских, латвийских и литовских легионеров СС? – ответил он вопросом на вопрос, копируя интонацию Яна.

– Мне известно, что приговор Нюрнбергского трибунала никогда не менялся, – парировал Ян, – в том числе, и в этой части. А об особом статусе, к которому вы апеллируете, говорилось в каком‑то там американском документе, подписанном через несколько лет после Нюрнберга госсекретарем Макклоем. И никакого отношения к приговору трибунала этот документ не имеет.