Триста миллионов спартанцев

– Я не согласен, – Дмитрий покачал головой. – Факты известны; прошло достаточно много времени. Мы, знаем, например, как развивались события в предвоенные годы, какие дипломатические усилия предпринимались советской стороной для того, чтобы создать военную коалицию с западными державами и, тем самым, не допустить катастрофы. Знаем, как английское и французское правительства саботировали этот процесс – и из каких соображений они делали это. Нам известно, как англичане и французы продали нацистам Чехословакию, и как Советы пытались помешать этому; и известно, какими способами, не добившись в этих делах успеха, Советский Союз укреплял свою безопасность – нападая на западных соседей, отторгая их территории или присоединяя их целиком. Мы знаем, как союзники не торопились открывать Второй фронт, предпочитая перекладывать основную тяжесть военной ноши на советских людей – до тех пор, пока не возникла угроза советизации всей Европы. Знаем, как союзная авиация целенаправленно, варварски уничтожала гражданское немецкое население, знаем и о преступлениях советских солдат в Берлине и Восточной Пруссии, и об аналогичных преступлениях союзников в оккупированной Японии, и о зверствах японцев в Нанкине… нет, мой друг, факты известны. Они известны хорошо, со множеством подробностей, с массой деталей. Проблема в другом – именно в их корректной оценке и в полном, объективном освещении, без какой‑либо тенденциозности и без замалчивания и искажения чего‑либо…

– Я думаю, – перебил его Антон, – причиной твоих проблем стало то, что слова, которые ты произнес в лекционной аудитории перед сотней студентов, прозвучали так, будто ты утверждал, что в той войне добро не победило зло – как бы примитивно и упрощенно это ни звучало. А люди, знаешь ли, в основном считают иначе – и даже дипломированные историки.

– Добро не победило зло? – переспросил Дмитрий так, словно хотел распробовать эти слова на вкус, и снова пожал плечами. – Страны‑победительницы составляли достойную конкуренцию Третьему рейху. Соединенные Штаты – в расизме, массовых убийствах гражданского населения и в преследовании собственных граждан по этническому признаку – я сейчас говорю о японцах; Англия и Франция, обманувшие и продавшие агрессору целые народы – в лицемерии, циничности и лживости; Советский Союз – в построении уродливого тоталитарного государства, в подавлении инакомыслия, в организации системы концентрационных лагерей и в использовании рабского труда. Да, Нюрнбергский процесс как раз и преподнесли измученному войной миру, как Страшный суд, суд добра над злом; но ведь это и близко не лежит к истине. В то же самое время, это чистая правда, что нацистский режим был худшим из всех – неизмеримо хуже, чем все перечисленные. И я утверждаю это сейчас, не исходя из той аксиомы, что он был чудовищен потому, что хотел уничтожить мою страну – а опираясь на факты и стараясь оценивать исторические события беспристрастно. Точно так же – если бы вы спросили меня об этом – я мог бы сказать, что режим Мао Цзэдуна был еще хуже режима Гитлера; а, к примеру, Пол Пот – еще больший людоед, чем Мао Цзэдун… знаете, – закончил Дмитрий уже совсем мрачно, – я иногда задумываюсь о том, что именно история прошлого века со всей убедительностью показала нам, что не существует такого идиотизма и такого кошмара, который не мог бы быть воплощен в реальность в масштабах целого государства – а, возможно, и всего мира.

Он сделал большой, несколько торопливый глоток из своего бокала – и подытожил:

– В общем, история той войны – как, строго говоря, и любой другой, – это, конечно же, никак не история борьбы добра со злом. Это история кровавой политической игры, в которой со всех сторон участвовали безжалостные, беспринципные и очень гнилые люди, для которых человеческие жизни были в лучшем случае ресурсом, а в худшем – просто мусором. Не добрыми побуждениями руководствовались участники Мюнхенского сговора, не из добрых побуждений была советизирована Прибалтика, и не добро двигало людьми, которые сбрасывали атомные бомбы на головы гражданских лиц под самый занавес той трагедии.

– Пожалуй, – ответил ему Антон несколько сухо. – В чем‑то я с тобой согласен – но с такими рассуждениями, боюсь, тебе действительно придется искать другую работу. Эта тема слишком щекотлива для милой болтовни со студентами на лекции – а особенно, в стране, которая потеряла в том конфликте больше двадцати миллионов человек. И я уже не говорю о другого рода ответственности – а ты, если будешь уж очень стараться, сможешь добиться и такого результата.

– И это еще не все, – не поднимая глаз от своей тарелки, вмешалась в разговор Рина.

– Не все?.. – переспросил Антон, переводя взгляд то на нее, то снова на Дмитрия. – Ты что‑то еще им говорил?

– Да, говорил.

– Даже боюсь предположить?..

– Ну, например, критиковал иммиграционную политику европейских стран.

Антон невольно усмехнулся.

– Сдается мне, это совсем не страшно, – с ухмылкой заметил он. – И что же, это все? Или… было еще что‑то?

– Еще я как‑то говорил им, что у homo sapiens борьба с любым злом заканчивается прямо противоположным извращением. Что всегда применяется бездумный, поверхностный подход. И приводил примеры.

– Примеры? Приятель, какие примеры?

– Разные. Говорил, что нацисты перепугали мир своими ужасами, и теперь, в наши дни, благодушные европейцы практически без ограничений принимают к себе людей с крайне криминализованным сознанием – и, в значительной степени, по той причине, что из‑за их происхождения отказ от такой иммиграционной политики будет воспринят массами идиотов, как проявление расизма; и даже попытка публично обсудить проблемы, порожденные этой политикой, скорее всего, дорого обойдется тому несчастному, который на нее отважится.

– Так. А еще?

– Еще? Рассказывал о первых громких процессах по обвинениям в сексуальных домогательствах. Говорил, что те женщины действительно искали в судах защиты от очень больших мерзостей, через которые им пришлось пройти, но теперь – поскольку, как я уже сказал, борьба с любым злом всегда заканчивается прямо противоположным идиотизмом, – в некоторых странах мужчины оказались в ситуации, когда практически любое ухаживание может быть воспринято, как домогательство – со всеми вытекающими отсюда последствиями… Еще я как‑то высказывался о борьбе за так называемое гендерное, расовое и религиозное разнообразие. И объяснял, почему такой подход – никак не борьба с дискриминацией.

– И почему же?

– Потому, что квотирование – это и есть дискриминация. Квотирование есть форма дискриминации. Я объяснял ребятам: если вы устанавливаете какую‑либо квоту – ну, скажем, что доля мужчин в руководстве компании не должна превышать семидесяти пяти процентов – то, в результате, занимаетесь именно тем, с чем пытаетесь бороться, поскольку теперь при назначении сотрудников на руководящие должности вы принимаете во внимание не только их квалификацию, но и пол. Вы выполняете план – по количеству мужчин, по количеству женщин, по количеству сотрудников определенной расы или конфессии. А это и есть дискриминация. И это еще одна замечательная, наглядная иллюстрация моего утверждения о том, что люди – идиоты, и ни в чем не способны найти золотой середины, и бороться со злом нам просто противопоказано, потому что это всегда делается вопреки всем соображениям здравого смысла – и заканчивается, как правило, плачевно.

Договорив, Дмитрий зачем‑то огляделся по сторонам – было похоже, что ему было неловко из‑за своего монолога; затем, наконец, он принялся за еду. Антон внимательно наблюдал за ним, и вдруг широко улыбнулся – кажется, впервые за все время.