Волконский и Смерть

Княгиня закрыла глаза. Письмо от belle‑soeur несправедливо упрекало ее в том, чего она не совершала. Не ее вина, что письма не доходили. Не ее вина, что ее теперь считают предательницей те люди, о которых она всегда думала только хорошее. Когда она болела в первые месяцы брака, Серж, проявив неожиданную для нее заботливость, в том числе, рассказал кое‑что о себе, о своем детстве, которое Мари нашла безрадостным – и в самом деле, что же привлекательного жить в отрыве от родителей, от братьев и сестры, постоянно под надзором чужих людей? Сама она тогда подумала, что ей во многом повезло – родители даже и не мыслили отдавать кого‑либо из них в казенные учебные заведения, и она могла наслаждаться определенной вольницей – занятия с учителями и гувернанткой не были сильно обременительными, вокруг все свои. Серж тогда сказал весьма пространно: «Ты удивишься, но с братьями мы не были близки – все же они сильно старше. Вот с Софи – напротив». И принялся рассказывать, какая у него сестра – красавица и умница, но совершенно не зазнайка, не кичится своим положением в свете, к тому же, знает медицину, которую изучила каким‑то образом сама, способна говорить с самим государем на равных. Даже портрет ее показал, встроенный в медальон. С него вполоборота смотрела дама в голубом платье, подвязанном под небольшой грудью белым атласным поясом, с темно‑каштановыми высоко уложенными волосами, в которые были вплетены колосья и лиловые анемоны. Лицо ее было на редкость правильным, черты лица – по‑античному совершенными, но лишенным той томности, которая и составляет женскую прелесть. Возможно, поэтому Мари, прекрасно осведомленная о недочетах своей наружности с отроческих лет, не испытала зависти к даме с портрета. Но и доброту, о которой так много рассказывал Серж, в глазах Софи было сложно разглядеть. Взгляд ее был холодным, отстраненным и строгим. Хотя, возможно, дело тут – в недостаточном мастерстве живописца. Мари вспоминала, что именно сестра мужа прислала ей венчальный наряд тонкого серебристо‑пепельного кружева, и поразительно угадала с размером – ничего переделывать не пришлось. Как жаль, что платье и фата вспыхнули тогда от свечи, и безнадежно испортились так, что их даже не перешить во что‑то полезное…

Теперь эта дама с портрета в своем письме выносит свой суд, справедливый и беспощадный, делая выводы, что брата ее Мари совсем не любит. А все виной – те письма, которые Мари прилежно пыталась писать и которые никогда не доходили до адресатов. Она писала и о рождении Николино, о его младенческих успехах и радостях, и о своей длительной болезни, и даже о положении пленницы в собственном дому, но все это перехватывалось Александром и papa. Как теперь оправдаться перед этой строгой судьей? Что ей сказать? А мать Сержа… Она же совсем старенькая, и Софи недвусмысленно давала понять, что жить той осталось недолго.

– Это все из‑за тебя! – воскликнула Мари, свернув письмо. – Я же им всем писала, но вы все устроили невесть что… Главное, я так и не поняла, зачем вы все это сделали? Неужто и ты, и папа забыли, что я жена своего мужа, что у меня есть свои обязанности…

– Мы не забыли, но твоя корреспонденка, похоже, это запамятовала, – невозмутимо проговорил Александр Раевский. – Ты недавно родила и много болела, это раз. Тебя никто не посвящал в заговор, это два. У нее гораздо больше возможностей повлиять на участь своего братика, которого она якобы так сильно любит, это три.

– У нее не больше возможностей, чем у меня, – уверенно отвечала Мари.

Саша посмотрел на нее как на умалишенную.

– Я не пойму, почему Волконский тебе ничего не рассказывал. Совсем заигрался в тайную дипломатию, надеюсь, что крепость его хоть чуть исправит, – последнюю фразу Раевский‑младший произнес себе под нос, и Мари ее не совсем поняла. – Твоя belle‑soeur вообще‑то жена третьего человека империи. Ее муж открывал ногой двери в покои государя. Да и она сама, если честно…

Здесь Александр тонко улыбнулся про себя, словно вспомнив нечто весьма пикантное. Мари поморщилась и тихо проговорила:

– Саша, я многое тебе прощала, но никогда не понимала этого твоего желания чернить всех людей подряд, особенно незнакомых. Что тебе сделала княгиня Софи?

– Покамест ничего, – рассеянно отвечал брат. – Благодарение Богу, еще ничего. Но может, о, эта может… L’emanacion infernelle, надо же, что пишет.

– В этом письме ничего такого нет про тебя, – Мари снова мало что поняла из его реплик. – Там указано про злых людей, которые увлекли Сержа и из‑за которых он нынче страдает.

– Слушай, тут действительно становится холодно. Даже у меня зубы стучат, – сменил тон Александр Раевский. – Пошли отсюда.

Не дождавшись ответа сестры, он с силой взял ее за руку и потянул к себе. Мари пыталась вырываться, но хватка у брата была стальная. Пришлось покориться и последовать за ним по аллее, ведущей к дому.

– Ты не имеешь права так со мной поступать! – запротестовала Мари, когда они подошли к крыльцу.

– Нет, почему же, имею, – Александр обернулся к ней, и торжествующе улыбнулся. – А вообще, вопрос неплохо бы задать твоему мужу. А также его милой сестричке… Как там было: «Дурные люди, исчадия ада привели его к незавидной участи»? Ну да, тут‑то сия ведьма и проболталась. Но ничего он не докажет. Да он даже не осмелится доказывать, этот храбрец и Боливар‑неудачник. Впрочем, дон Симон тоже кончил так себе… Не понимаю, что они все им так восхищаются. Скажи мне, кто твой кумир, и я скажу тебе, каково твое будущее, а они уже выбрали себе будущее, восхищаясь то повешенным, то сгнившим от желтой лихорадки… И чего теперь ноют и страдают?

Мари показалось, что брат болен. Только этим она и могла объяснить его несвязную речь, его постоянные взгляды в сторону, словно рядом с ними присутствовал кто‑то незримый. В Саше было много странностей, но на буйнопомешанного или на горячечного больного он походил впервые на памяти княгини.

– Саша, – сказала она твердо. – Я вижу, что ты нездоров, и, возможно, уже давно. Позволь мне теперь позаботиться о тебе. Пошли, я провожу тебя, а поговорим утром…

– Какая заботливая у меня сестричка, надо же, – брат словно опомнился от ее слов и взглянул на нее повнимательнее. – Право, материнство всегда меняет женщин в лучшую сторону, вот еще одно доказательство. Спасибо за участие, конечно, но я вполне себе здоров, а при горячках я никогда не брежу, да будет тебе известно. И готов продолжить разговор.

– Если разговор продолжится в таком же духе, в каком он начат, то я лучше к себе пойду, – твердо проговорила Мари.

Александр вздохнул тяжко.

– Право слово, тебе действительно нужно знать больше. Раз уж тебе не озаботились сказать ранее.

Сбросив верхнюю одежду, сестра и брат прошли в гостиную и уселись на оттоманках перед догорающим камином.

– Я уже знаю про заговор. Катя рассказала, – произнесла Мари. – Честно говоря, я не знаю цели заговора.

– Лучше и не знать, ибо там не одна цель была, а много, – произнес Саша. – Скажу тебе, что в нем состояли и я, и Никки наш. Не дошло до того, чтобы действительно вступать в их глупое общество, но о том, что там творилось, я наслышан весьма хорошо. Никто из них не умел держать рта на замке, когда дело касалось важного…

– То есть, их предали? – Мари отстраненно посмотрела на него.

– Можно сказать и так… Только предали их обстоятельства, – вздохнул ее брат.