Волконский и Смерть

– Одно мне непонятно. Зачем в заговор нужно было вступать Сержу… Или Мишелю Орлову, например? Если, насколько я поняла, они пошли против государя из‑за недовольства и обид, причиненных им. Но не вижу, чтобы мой муж пострадал бы как‑то в карьере для того, чтобы идти против государя… – последнюю фразу Мари произнесла весьма неуверенно, так как периодически слышала разговоры, что «при таких заслугах и знатности просиживать в сей дыре бригадным генералом – здесь дело нечисто», и не знала, что на такие речи ответить. Рассказывали, что на маневрах, состоявшихся двумя годами ранее, похвалив выучку Днепровского полка, входящего в дивизию князя Волконского, государь добавил: «Пусть князь и впредь занимается своими непосредственными обязанностями, а не политикой, в которой, если честно, он ничего не смыслит». Тогда Мари хотелось спросить, какое касательство ее муж имеет к политике, и почему он не должен ею заниматься, но у Сержа уточнить не было возможности, да и стеснительно. Но она поняла, что эта сентенция имеет какое‑то отношение к его так и не сложившейся карьере.

– Как раз в карьерных обидах и неудачных амбициях следствие и будет искать причину действий заговорщиков, – снисходительно пояснил Александр. – Но реальность, как водится, куда сложнее… Возможно, кто‑то из низов и хотел эдак поплатиться за несправедливости. Но обычно в произволе винят конкретного начальника. Государь же безгрешен. Тогда как твой муж и все остальные, арестованные по тому же поводу, замахнулись на его статус‑кво…

Сказано это было таким тоном, что у Мари упало сердце. Она поняла, что любые хлопоты, о которых давеча говорил отец, будут безнадежны. Такая вина – это же измена государю, а измена известно как карается… Девушке было невдомек, что смертная казнь в России отменена. Для нее поступок мужа, та вина, за которую его судят, казалась невероятно огромной, заслуживающей эшафота. А как иначе? Ежели еще окажется, что он собирался убить государя… А ведь это наверняка так. Так недаром Серж был столь скрытен, столь редко бывал дома, отказался быть с ней в тот момент ее жизни, который вызвал вполне обоснованные страхи и опасения. Так вот почему нужно было избавляться от всех бумаг. Но о чем думало ее семейство, отдавая ее замуж за цареубийцу? Не может быть, чтобы papa ничего не знал и даже не догадывался. Если он отвадил графа Олизара только за то, что тот «поляк, католик, а, следовательно, изменник», то почему он согласился на предложение Сержа, которое тот даже не решился сделать лично, прислав для этого графа Мишеля Орлова? Неужто титул, знатная родословная, положение семьи при дворе и некое богатство, к которому Мари, если честно, пока не успела прикоснуться, затмили отцу всяческое соображение? Именно это она и вывалила нынче на брата, не выбирая слов и не стремясь сделать свои сентенции хоть сколько‑нибудь логичными.

– Ты зря винишь papa в неведении, – сказал Саша. – Как раз тогда он старался быть крайне предусмотрительным. Загадывал на несколько шагов вперед. Но никто не знал, что все сложится так, как оно сложится. Что государь решит умереть именно тогда, когда умер. Право, я бы подозревал убийство. Или еще какую скверную и неясную историю. Так вот, скажу сразу – у общества были все шансы победить. И тогда судили бы они – тех, кто судит их нынче.

– Победить? –темные глаза Мари широко распахнулись. – Они бы пошли против государя? Заставили бы его отречься?

– Или отречься, или подписать конституцию, что для него было практически тем же самым, – пожал плечами Александр, весьма утомленный объяснением политических раскладов младшей сестре. И это он еще не вдавался в тонкости… Конечно, он готов верить, что есть дамы, которым политика интересна не на уровне светских сплетен о том, кто с кем из власть имущих спит, но те, скорее, исключение из общего правила. Его сестра, получившая, вместе с прочими, светское воспитание, позволяющее ей украшать собой гостиные и бальные залы, таковым исключением не является.

– Тогда их не простят, – прошептала Мари, которая нашла пояснения, почему Софи, написавшая ей гневное послание, не хлопочет о брате, – она видит, что пользы ее хлопоты не принесут, а вреда могут наделать немалого. – Но… ведь ты, Саша, был среди них? Можешь ли ответить, почему они были так уверены в успехе? И почему наш папа…

– Когда у тебя за спиной сорок тысяч штыков и ты не последний человек во Второй армии, то, конечно, таковая уверенность будет, – улыбнулся Саша. – А папа наш всего лишь оценил риски и нашел тебе того, кто победит. Вместо вот этого польского неудачника.

Мари почувствовала, как ее душу охватывает смятение. Она могла догадываться, что во всем был простой расчет. Но упоминание о заговоре выводило этот расчет на принципиально иной уровень. Допустим, заговор бы победил. Государь был бы свергнут, отправлен в изгнание или же иным образом устранен от власти. Вместо него должен кто‑то править. Пусть даже республика – но даже и во Франции недавних времен находились те, кто возглавлял хаос «народного самоуправления». Княгиня прилежно учила историю и могла бы перечислить примеры всех тех, кто надел на себя корону сам. Бонапарт завершал этот список, открываемый Гаем Юлием Цезарем. И, кто знает, кем бы в победившей республике стал бы Серж… И кем бы могла стать она на правах его супруги. Нет, право, план дерзкий и амбициозный, и не Саша ли уговорил отца на его воплощение? Она снова уставилась на брата, изучая его суховатое насмешливое лицо, казавшееся пародией на ее собственное, но он, как всегда, ничем себя не выдавал. Но предполагать высокие амбиции в отце, отказавшемся в свое время от графского титула, к немалой досаде maman, с прошлого века не бывавшего при дворе? Кто‑то из них двоих заблуждается, и Мари догадывалась, что это не она.

На озвученные ею сомнения в правоте брата тот отвечал насмешливо:

– О, ты просто не знаешь нашего отца. Он мыслит и поступает не так, как все. К чему погремушки вроде титула? К чему придворная жизнь, ввергающая лишь в траты, когда можно найти другой способ утвердить свою власть?

– Но ведь он хотел этой жизни для Катрин и для меня, – нахмурилась Мари. – И не его вина, что ничего из сей затеи не вышло.

Александр потемнел лицом. Признаться честно, ему не нравилось, что разговор вышел на обсуждение мотивов отца, которые он и сам не до конца разгадал.

– Повторяюсь, никто не мог предусмотреть того, что случилось тремя месяцами ранее, – повторил он методично, со скучающим видом, как когда‑то разъяснял сестре, как решать кубическое уравнение, – гувернантка была не сильна в математике и не могла ничем помочь воспитаннице. – Остается только уповать на будущее.

– Однако, ma frere, ты мне так и не объяснил, почему я должна находиться вдали от мужа, тогда как мой долг – быть с ним рядом? – в который раз задала вопрос Мари. – Если дело в Николино, то я могу поехать с ним…

– Только не это! – вскричал Александр так сильно, что на лестнице послышались шаги встревоженной горничной. – Право, поезжай сама, но сын… Твой сын должен оставаться в безопасности. Неужели ты так и не поняла, что он твое единственное достояние?

Мари резко отвернулась от него. Да, конечно, Николино. Как же забыть, что для них всех она прежде всего мать, не представляющая никакой личной ценности? Странно, однако, что та же Софи не интересуется своим племянником в письме. Ее можно понять. Ход всей прежней жизни нарушен, и тут уже не до обмена светскими любезностями и милыми разговорами о детях.

– Вы все твердите мне о сыне изо дня в день. А я даже не могу его сама кормить, ухаживать за ним… И вообще – Николино прежде всего сын своего отца. Он Волконский… – скороговоркой проговорила Мари, но Саша ее прервал.

– В том и дело, что он сын своего отца! Ты – да прости меня, сестра, великодушно, – не представляешь сама по себе никакого интереса. О тебе забудут. Ты даже не принималась в расчет с самого начала… Но Николенька – другое дело…

– Не понимаю, – выдавила Мари. – Неужто моему ребенку грозит опасность? И почему это я не принимаюсь в расчет?