Волконский и Смерть

– Очень долго объяснять, ты не поверишь, – Александр чувствовал, что ему безмерно хочется курить. Разговор получался запутанный и эмоциональный. Наивность и неведение сестры сводили его с ума, путая всяческую логику. Ну как она может не знать, даже не догадываться? Неужто у нее язык отсох вовремя расспросить мужа про самого себя? Пусть даже и в постели, эдак проще всего, под конец, когда любовники расслабляются, отдыхая от натиска страсти, когда на языке то же самое, что и на уме… Необходим недюжинный самоконтроль, чтобы не выдать тайн после испытанного блаженства… Тут Раевский‑младший одернул себя и неопределенно улыбнулся. Во‑первых, кто сказал, что князь Серж, с его‑то послужным списком и опытом в «тайной дипломатии», захочет идти на откровенность, пусть даже с собственной женой? Во‑вторых, откуда такая уверенность, будто его юная сестричка, ходячая квинтессенция девичьей восторженности и непробужденности, способна доставить блаженство своему многоопытному супругу?

– Пусть лучше не поверю, чем останусь в неведении, – твердо проговорила Мари. – Особенно если речь зашла уже не только обо мне, но и об Николино. Все‑таки ты прав, я прежде всего мать.

Александр обреченно вздохнул и вдался в объяснение тех фактов, которые ему недавно открылись. Мари слушала его с предсказуемо широко раскрытыми глазами. Но, спасибо, хоть не демонстрировала всем своим видом недоверие, как раньше. На бледно‑оливковых щеках ее, весьма осунувшихся за последнее время, заиграл румянец, весьма украсивший ее. Молодой человек снова усмехнулся про себя – романтичная незамутненность сестренки весьма упрощает дело. Старшая Катрин, прозванная в семье grande‑maman за не по годам здравый и серьезный ум, деловитость и властность, редко встречающиеся в дамах ее круга и положения, давно бы уже задала массу наводящих вопросов и нашла бы немало способов продемонстрировать свой извечный скептицизм. Даже тихоня Хэлен, навечно погрязшая в книгах и в немом отчаянии перед лицом все никак не отступавшей болезни и все никак не наступавшей смерти, не демонстрировала бы столь восторженное изумление. Нет, право, Мари – благодатный слушатель. Такой можно внушить все, что хочешь – конечно, до поры до времени. В этом, однако, кроется и опасность. Ведь «Волконские‑бабы» – это воинство лишь шапочно знакомых Александру Раевскому дам, в частности, та самая сестра, княгиня Софья Григорьевна, которую он видел в Одессе у Воронцова, не преминет воспользоваться внушаемостью Мари в своих целях. И действовать они будут тонко, как опытные интриганки двора Его Величества, – с тем, чтобы уговорить сестру «разделить участь мужа», что бы это ни значило, с тем, чтобы его, Александра, крошечный племянник остался с ними, а они, Раевские, будут разгромлены подчистую. И более всех пострадает отец, впервые в жизни пошедший ва‑банк и оставшийся ни с чем. Но нынче у него есть хотя бы внук, в жилах которого течет и кровь Grand Conde, знаменитого заговорщика двухсотлетней давности, а также кровь непреклонного монархиста, одного из военачальников сопротивления общей республиканской заразе. Внук, который имеет права на престол – неважно, какой державы, да хоть бы и российский – куда больше, чем нынешний император, подвизавшийся, по слухам, в незавидной роли палача и судии. Происхождением Сержа – от того самого принца Конде, поднявшего знамя монархического сопротивления республикам – и объяснялась его нынешняя участь, которая, как чувствовал Раевский, будет незавидной. «Нет, право, де Витт отработал каждую копейку, которую я заплатил ему», – удовлетворенно думал молодой человек. – «А я еще сомневался, мол, пройдоха и враль». Сведения о происхождении Сержа он уже доложил отцу ранее, еще в прошлом году, когда стало известно о беременности Мари, и тот вовсе не удивился, как будто бы знал о том заранее. «Что, собственно, это меняет?» – тогда спросил он. «О, это меняет все», – и тогда Александр вдался ровно в такие же объяснения, какие нынче выкладывал перед сестрой. Отец, однако, отреагировал куда менее восторженно, чем она нынче, не видя никаких преимуществ, которые давало столь странное происхождение его зятю и еще не родившемуся внуку. «В случае провала его уничтожат», – сказал тогда Раевский‑старший. – «Жалеть не будут, и свои прежде всего». Александр употребил все свое красноречие на то, чтобы убедить отца – провала не будет, ведь заговорщики очень тщательно обдумывают свои планы, постоянно приспосабливая их к меняющимся обстоятельствам. И ему не забыть, как посмотрел на него отец, когда дошли новости о петербургском происшествии во время переприсяги. Однако унывал Александр недолго. Он, в отличие от отца, видел еще немало скрытых возможностей хотя бы в том, что его сестра осталась в живых после тяжелых родов и последующей за ними горячке, равно как и ее ребенок… И нынче ее вполне удалось убедить сыграть по его собственным правилам.

Мари слушала брата со странной смесью растерянности и восторга. Сбылись ее смутные предчувствия – что судьба ее будет блестящей и необыкновенной, что в спутники жизни ей будет дан великий человек, настоящий принц – ровно в том смысле, в каком это значит в тех книгах, которыми она в свое время зачитывалась, в романсах, которые так любила исполнять. Не просто «князь» – весьма сбавивший в цене аристократический титул, которым, кстати, ее муж не особо любил пользоваться, а именно что наследник престола, настоящий властелин страны, способный казнить и миловать подданных, увенчанный золотой короной. Пусть девушка и не помнила в подробностях историю Фронды, но имя принцев Конде было на слуху. Изначальное смущение – как брат смеет так вольно говорить об адюльтере ее свекрови, о незаконнорожденности ее мужа, ведь тот сам молчал об этом? – сменилось горячим восторгом, вызванным открытой ей тайной. Образ мужа постепенно начал приобретать иные черты, – такой и впрямь достоин быть ее кумиром. Такому надо посвятить свою жизнь. До такого нужно дорасти самой… И чего она добьется, сидя взаперти? Княгиня Софи недаром высказывает свое негодование.

– Враги всегда отыгрываются на слабых, ma petite soeur, – завершал рассказ Александр Раевский. – На то они и враги. Если нельзя уничтожить самого врага – так, чтобы стереть его из памяти на веки вечные – добираются до женщин и детей. Поэтому все то, что мы с отцом предпринимаем, направлено на одну только цель – защитить тебя и ребенка. Чтобы Серж нашел вас живыми и невредимыми. Поверь, в этом нет никакой задней мысли, никаких коварных планов. Если ты с сыном приедешь в Петербург, то подвергнешься множеству нападок, от которых тебя некому будет защитить.

– И кто же… осмелится? – спросила сестра у него тихо. В глазах ее сиял некий восторг, заставивший Александра ухмыльнуться. Нет, в самом деле, кто бы мог поверить, что малышка Мари, наивная и яркая птичка, абсолютно светлое и бесхитростное существо, выросшее в семействе, где у каждого было двойное дно, любимица и муза различных стихоплетов – от откровенного дилетанта графа Олизара до безмерно талантливого Пушкина – окажется столь амбициозной? «Пожалуй, надо было сказать ей об этом куда раньше. До замужества», – подумал он. – «Глядишь, и ничего этого не было бы…»

– Тот, кто посадил твоего мужа в тюрьму, – твердо произнес он вслух.

– Государь? – голос Мари предсказуемо задрожал, сама она почувствовала холод внутри. Ей было сложно сопоставить царя, о котором она если и думала, то как о Боге, с вражеской силой, намеренной расстроить ее жизнь, уничтожив ее супруга.

Брат покачал головой, опровергая ее столь очевидное и понятное предположение.

– «Враги человеку домашние его», – проговорил он как бы между прочим. – Подумай над этими евангельскими словами, сестренка.

В лице Мари, еще мгновение назад отражавшем восторженность и вдохновенность, появилось нечто, заставившее Александра податься чуть назад. Иногда это je ne sais pas quoi он видел в лице отца, и ничего хорошего его внезапное появление не предвещало.

– Спасибо, что напомнил, Саша, – холодным и отстраненным тоном произнесла Мари. – Я думала как раз об этом немало эти дни. И так не поняла – ты мне враг или друг?

– Неужели же у тебя есть основания предположить первое? – в голосе Александра впервые послышалась неуверенность. Он опустил глаза, предчувствуя – что бы сейчас сестра не сказала, она будет права.