Время жизни

– Точную формулу мы узнаем ещё нескоро, это довольно сложное соединение, пока есть только основные элементы. С механизмом его работы ещё сложнее. Высокотехнологичная штука. Псевдобелок с механизмом деления. Макровирус. В обычной лаборатории такого не синтезировать, даже если засадить за работу наших спецов.

– Они хотели быть уверены в результате, раз в ход пошли секретные боевые реагенты?

– Да, скорость реакции на нервных окончаниях поразительная. Мышечная ткань блокируется специфическими восстановительными реакциями на сарколемме и базальной мембране. У обычного человека не было бы шансов.

– Обычный человек умер бы и от стольких переломов. Значит, он боролся?

– Да. Мы не обнаружили термических следов на осколках черепа.

– Зато обнаружили чрезмерное окисление.

– Как вы узнали?

– Догадался. Следы ионизации в пробах воздуха. Озон. Вот тебе и окисление. Так? Ладно.

Улисс потёр виски, собираясь с мыслями.

– Баллистическую экспертизу ампул провести по полной программе. Мне нужен производитель. И ещё – все агентурные сведения, в каких лабораториях ведутся исследования с подобными псевдобелками. Остальное оставьте, и так всё понятно.

Нужно с этим быстро разобраться, очень быстро, как можно быстрее. И почему так себя ведёт Ромул? Он должен был хоть на секунду оторваться от своих планов ведь их так мало, так мало, и гибель каждого из них… Непонятно. Это кризис, чёрт побери, это кризис.

Мне нужно тело.

Он не произносил это вслух, но люди вокруг словно разом почувствовали незримый приказ. Комнаты опустели, даже освещение будто угасло, стало тусклым, едва намечая тени предметов.

На белом лабораторном столе лежал завёрнутый в серебристый кокон предмет. От него отчётливо веяло холодом, как от стылой мёртвой железки, забытой кем‑то на теплообменнике охладителя, впитавшей жуткий нездешний мороз и теперь отдающей его окружающему миру.

Армаль при жизни был тёплым, почти домашним. Он был самым человечным из них, в нём почему‑то осталась доброта и мягкость, которых Улисс себе позволить не мог. А теперь… вот так. Нужно было что‑то сказать, пусть самому себе, пусть просто так, для очистки совести – последнего эмоционального императива, который Соратники ни при каких обстоятельствах не могли себе позволить утерять. Но слова не шли. Улисс вдруг ясно почувствовал, почему он должен раскопать это дело. Не ради Корпорации или успешного старта «Сайриуса», не ради смутного будущего, которое у человечества было и не было. Нет.

Он должен Армалю, его памяти, а ещё он должен самому себе. Той полузабытой части своей души, что оставалась человеком, а не машиной для приведения в действие планов Ромула. Нужно найти убийц Армаля, принести их имена, и спросить. Ромул не уклонится от встречи, не сможет. Он будет должен сам спеть похоронную песню всем тем, кто ещё погибнет.

Улисс шагнул к телу, раздирая прочную скорлупу термостата. Ему нужно поговорить, поговорить с Армалем так, как не говорил с ним при жизни никто.

Армаль оставил на убийце метку. Нужно увидеть её, почувствовать, и не пропустить под сотней самых изощрённых личин. Ромулу нужны ответы, он чужд личной мести. Но Улисс был воином, и ему нужен был взгляд врага. Последний. Для одного из них. Двоих.

Улисс очень долго был одинок. С убийцей их станет двое. Целый космос посреди сырого бетона городских высоток. Они. Да, они. Вместе, до конца.

Кора появилась в моей жизни неожиданно, в то тревожное время, когда начались мои неприятности. Утром я не знал, что ещё выкинет очередной день, а на улице бушевала вышедшая из‑под контроля природа. Мощные циклоны лета 2080 года проносились над Европой, вгрызаясь в глыбы мегаполиса, делая нашу жизнь всё более невозможной. Снижение урожайности, инфляция официальной валюты, всё кричало о том, что «спокойные семидесятые» заканчиваются. Кликуши Корпораций продолжали разрушать последние остатки государственного самоуправления, расслоение общества принимало такие формы, что люди буквально были готовы рвать друг другу глотки – не только в жилых многовартирниках окраин, но и во внешне благополучных университетских городках. Но мне, шестнадцатилетнему, было не до разговоров о надвигающемся хаосе под пятой у Корпораций, и без того контролирующих всё и вся – хотя в школе очень любили покричать на собраниях под присмотром учителей, я думал только об очередном приступе, заставшем меня по пути домой. Если бы я знал, в какой ад выльются эти первые позывы моего истинного естества.

Инстинкт, просыпающийся во мне, как во всяком загнанном звере, требовал найти точку приложения моих новообретённых сил, смысл собственной жизни. Я помогал матери, но она уже была так замкнута в себе, что едва отвечала на мои попытки установить с ней хоть какой‑то контакт. Мартин тоже упорно держал меня на расстоянии, пресекая мои потуги поместить его образ на место погибшего отца. История четырёхлетней давности никуда не делась, я ловил на себе его странные взгляды, но разговаривать со мной он не желал, избивая меня раз за разом в тренировочном зале. Пару раз это заканчивалось плохо, но один раз и я сумел его достать, так что Мартин два месяца ходил в шине, став с тех пор со мной осторожней.

В последнее время он вообще стал куда‑то так часто пропадать, и мне оставалось только гадать, что происходит. Никто из моих школьных приятелей или знакомых по занятиям у Мартина не был мне достаточно близок, а угловатые фигурки одноклассниц вообще вызывали во мне только настороженность, все они казались мне полными дурами, думающими только о дискотеках и палочке какой‑нибудь в меру приятной курительной гадости.

Кажется, я уже вполне ощущал себя особью мужского пола, но осознание это лишь добавляло мне хлопот. Меня тянуло уцепиться хотя за кого‑то в этой жизни, прорвать многолетний круг молчания, выговориться, но любая такая попытка натыкалась на грубую реальность – я никому не был нужен со своими проблемами, играть в любовь я не умел и не хотел, чужие же проблемы в нашем мире уже давно никому не были нужны. Я наблюдал в окружающем меня мире городских молодёжных банд такие кошмарные примеры того, что у нас называлось «волочиться за юбкой», что я раз и навсегда решил, что всё это – не для меня, по крайней мере здесь, в кварталах. Я видел девушку своей мечты другой, совсем другой, не в бесформенном комбинезоне, а в лёгком старомодном сарафане. Без этой чёртовой палочки в зубах. С букетом цветов.

Хотя, я уже почти и не помнил, что такое цветы. Или всё‑таки помнил? Я уж, верно, привык и к тому, что забыть хоть малейшую мелочь для меня – плод страшных усилий и ночных кошмаров. В любом случае, я в свои шестнадцать лет ни разу не «пихался», вдвойне опасаясь неожиданного наступления кризиса, а нечастые посещения увеселительных мест выливались в тупое угрюмое подпирание стены. Оставалось молча тренироваться и зубрить все школьные предметы, которые по окончании могли бы мне помочь выбраться отсюда и увезти маму.

Кора появилась в моей жизни так неожиданно, что я растерялся. Ежедневная рутина – школа, тренировочный зал, сон – накрепко приучила меня к тому, что ничто вокруг меня не может измениться, разве очередной шторм обрушит наш чёртов квартал. А потому… тот день я помню, как вспышку, яркий свет, озаривший моё сумрачное бытие.