Все хорошо
* * *
«Я больше никогда не улыбнусь»[1], – поет музыкальный автомат. Как в тему. Взор мой туманится. Хочется спать. Может, все дело в таблетках и алкоголе? Их же нельзя смешивать. А я смешивала. «Поздно, Миранда! Наслаждайся теперь тем, как медленно кружатся темно‑красные стены». Я вдруг замечаю, что зал как будто окрасился в красный цвет. Как такое возможно? А со стен на меня таращатся блестящими черными глазами звериные головы. Олени. Черные козы. Как странно, почему я их раньше не замечала?
– Как думаешь, они бутафорские? Или всех этих животных кто‑то подстрелил? – спрашиваю я Грейс, а потом вспоминаю, что она ушла.
Я вытолкнула ее руками своего голоса. И осталась одна. За высоким двухместным столом возле барной стойки. Мои руки обнимают пустой бокал, словно прикрывают от ветра готовый вот‑вот погаснуть огонек.
Свет в зале постепенно меркнет. Правда же, меркнет? Может, они уже закрываются? Я оглядываюсь по сторонам. До сих пор я и не замечала, какой этот бар огромный. Все тянется и тянется. И, похоже, я здесь совсем одна. Только у барной стойки сидит пара человек. А больше – никого. Как же это случилось? Куда все подевались? Алло? Песня стихает, постепенно сменяясь другой мелодией. Играет скрипка. Я уже слышала эту вещь раньше. Так ведь? Точно. Пол ее мне играл. Не на скрипке, на пианино. Он каждый вечер садился за пианино после работы. И по выходным играл по несколько часов в день. Это был его способ расслабиться, испытать блаженство. «Для меня пианино, как для тебя – театр». Не помню, как называется эта мелодия, но ее я любила больше всего. Она похожа на теплый дождь, на лунный свет, мерцающий на воде. Стоило Полу ее заиграть, как я, где бы ни находилась, сразу застывала и прислушивалась. Бывало, останавливалась в дверях гостиной и смотрела в его склоненную над клавишами спину и золотистый затылок. Можно бы сейчас ему позвонить… Нет, нельзя. Не нужно докучать ему приправленными таблетками и спрыснутыми алкоголем звонками. Не стоит рыдать в потрескивающую тишину в трубке. Шипеть: «Я скучаю по тебе. А ты по мне?» Он, наверное, сейчас ужинает со своей новой подружкой в нашем старом доме, в доме, из которого я, прихрамывая, бежала прочь, словно он был охвачен пожаром. «Это ведь ты уковыляла прочь, помнишь?»
Так, нужно выпить. Но все официанты куда‑то испарились. Как такое возможно? Эй, народ, вы открыты или нет? Алло? Свет еще горит, хотя и тускнеет с каждой минутой. Автомат теперь играет «Звездную пыль»[2]. Чарующий голос Нэта Кинга Коула звучит слишком громко. Может, это какой‑то фокус? Почему свет постепенно меркнет? Как так вышло, что в зале стало темно, только бар по‑прежнему ярко освещен? За стойкой остался всего один бармен, бледный такой, в пиратской рубашке. Тут, в городе, таких типов полным‑полно. Наверняка в свободную минуту гадает туристам на картах Таро. Хотя сразу видно, он не из тех, кто всем подряд предсказывает счастливое будущее. Нет, такие чаще всего предрекают что‑нибудь невероятное и жуткое. И вот, что удивительно, чаевых за такие пророчества им дают даже больше, я сама видела.
«Вижу, тебя мучает боль», – с напускным пафосом сообщают такие типы легковерным дурачкам.
А те отчаянно выкрикивают за занавесом: «Верно! Верно!»
Иногда и я оказываюсь на их месте. Сижу за занавесом и позволяю себя одурачить. Шепчу, заливаясь слезами: «Это правда. Все правда. Как вы узнали?»
Бармен протирает бокал, который, несмотря на его усилия, вовсе не становится чище. И я понимаю, что предназначен он для меня.
Встав из‑за стола, я хромаю к барной стойке.
Заметив, что я приближаюсь, бармен берет бутылку скотча и льет его в этот самый пятнистый бокал, на краешке которого виднеется след чьей‑то губной помады.
Надо бы сказать ему, что стакан грязный, но я просто вытираю помаду большим пальцем.
И делаю большой глоток. Давненько я так не поступала. В последнее время всегда цежу напитки медленно, по капельке. Осторожничаю. Но не сегодня. К чертям осторожность! На хрен опасливые шажки! Не желаю помнить, какие из препаратов нельзя смешивать! Не стану высчитывать, как долго я сижу или стою. Нужно просто выкинуть все это из головы. И отпустить себя. Разве не этому учили меня аудиоуроки медитации? Одно время я очень усердно по ним занималась. Даже свечку зажигала, представляете? Для атмосферы. Для создания правильного настроя. И солевую лампу включала. Из ближайшего диффузора мне в лицо брызгало лавандовое масло. А я трупом лежала на полу, раскинув руки в стороны. Смешно сейчас вспоминать, как я верила во все эти ритуалы. Как искренне полагала, что однажды они меня исцелят.
[1] I’ll Never Smile Again – песня, написанная в 1940 году Рутом Лоу. Исполнялась разными артистами, в том числе Фрэнком Синатрой.
[2] Stardust – джазовая песня, написанная в 1927 году Хоуги Кармайклом. Считается одной из наиболее часто записываемых песен XX столетия.
