Я тебя рисую

3. Черной краски много не бывает

 

Я стою перед холстом и мысленно себя ругаю. За три недели проведенные дома я не нарисовала ничего стоящего. Так же мысленно нахожу себе приличное оправдание в том, что все эти три недели родители таскали меня за собой по всем нашим многочисленным родственникам, как дорогущий экспонат. Странно обнимать людей, которых не знаешь. В этих самых дальних родственниках нет никакого вдохновения – вот если бы они работали на заводе или в поле, то получился бы интересный сюжет, а рисовать бесконечных сотрудников банка не представляет для меня никакой художественной ценности. Со вздохом отбрасываю кисть и тут же с извинениями поднимаю, ставя ее аккуратно на законное место. Нечего разбрасываться рабочими инструментами, не их вина в том, что я бездарная унылость.

Постояв еще две минуты перед холстом все‑таки решаю пойти поискать вдохновения снаружи. Во Франции я часто так делала, потому что парижские улицы можно было рисовать до бесконечности и каждая зарисовка была уникальной. Что делать с улицами московскими я пока не представляю. Прихватив уличный планшет (ну, да, уличный, чуть‑чуть меньше моего стандартного полотна) и мелки, я закрываю за собой дверь. Родители сегодня на работе, отпрашиваться мне не у кого и я отправляюсь в свой импровизированный художественный променад.

Первое, что бросается мне в глаза – парень, которого я встретила в день своего приезда; сегодня он в компании черного кота. Кстати, вовсе он и не наш сосед, потому что после того раза я его ни разу встретила. Уж один раз за три недели он должен был попасться на моем пути. Скорее всего его какой‑нибудь приятель живет в нашем подъезде.

– Эй, грубиянка, привет! – вот, здорово, это мне что ли?

– …??? – безмолвное громкое удивление, сцена достойная Оскара.

– А, ты хочешь сказать, что ты не грубая, а просто немая. Это тебя извиняет, конечно, – теперь я еще и краснею, потому что он частично прав. Когда со мной разговаривают чужие люди, я иногда теряю голос, от избытка скромности надо понимать. Глубокий вдох, на выдохе начинаю говорить.

– Здравствуйте, – вам когда‑нибудь удавалось неправильно произнести одно единственное произносимое слово? Угадайте, кто смогла? Язык предательски заплетается как после визита стоматолога. Нормально разговаривать я не могу и все, что мне остается – это скромно улыбнуться и разглядывать кусты сирени, вульгарно раскинувшейся по периметру нашего двора.

Незнакомец (или уже знакомец?) тоже молчит и улыбается, демонстрируя настолько идеально белые зубы и опьяняющие ямочки, что мне в голову приходит замечательная идея. Впервые за все каникулы чувствую вдохновение и терять его я не намерена. Черт его знает, сколько придется ждать следующей музы.

– Мужчина, парень, эм, молодой человек… – творческий порыв сталкивается с психологическими особенностями и я замолкаю на половине предложения, успев при этом вытащить планшет из сумки. Действия говорят лучше слов и я показываю, что хочу нарисовать его.

– Нет, нет, я не даю автографы, – и уже не смеется, а откровенно ржет надо мной. Гнев придает уверенности и мой голос больше не срывается, не теряется и вообще решает выступить на моей стороне.

– Сядь молча и сиди, пока я не разрешу тебе дышать. Я буду тебя рисовать. И кота держи, он мне тоже нужен, – мне кажется мой голос звучит убедительно и… и достаточно кокетливо. О, Господи, я флиртую с парнем. Крах моих моральных устоев и убеждений. Поймав себя на этом постыдном открытии себя краснею в неизвестно какой раз за последние пять минут и устанавливаю планшет поудобнее. Смотрю прямо на него. Черные волосы и кот иссиня‑черный. Выбор сокращается до двух цветов – черного и серого. Мягко и интеллигентно. Линия за линией, нужно поторопиться пока он улыбается и ямочки отчетливо проступают на его лице.

– Меня Ян зовут, – от звука его голоса рука предательски дергается, угрожая внести поправки в мое видение его лица. Годы художественной практики за три недели не пропьешь и я успеваю отдернуть руку с мелком до того, как работа станет испорченной. Вздыхаю как можно громче.

– Я же просила сидеть молча, – в голосе звенит металлическая нотка. Не люблю я, когда мои картины портятся из‑за одной неправильной линии. Некоторые художники меняют всю картину, подстраивают ее под предательский штрих, но для меня это равносильно измене самой себе. Это слишком легко и просто – ошибаться и продолжать существовать с этой ошибкой. Легко сказать – это не ошибка, просто я в процессе решила сделать вот так, а не то, что я хотела изначально. Еще проще не оправдывать себя, а продолжать свое дело без извинений хотя бы перед собой. Смысл в том, чтобы изначально делать все идеально, правильно. Так, чтобы гордиться потом своей работой. К этому я привыкла еще в Париже, не хотела тратить родительские деньги на дополнительные краски и холсты. Когда ты сразу делаешь все правильно, то тебе практически не нужно задумываться о том, что будет дальше. Это как один большой алгоритм, когда одно правильное действие запускает весь процесс в нужном направлении. Самое хорошее, что это правило срабатывает не только в отношении кистей и красок, но во всей жизни в целом. Правильное идет за правильным. Только так.

Мысли в голове текут одна за другой, но руки знаю свое дело. Рукам мастера не нужны мысли, им нужно вдохновение. Сейчас мои руки хотят только одного – чтобы парень по имени Ян улыбался вечно.

– Анна. Меня зовут Анна, – в голосе появляется хрипотца, но язык больше не заплетается. Это значит, что больше мы – не незнакомцы, между нами что‑то большее. Рисунок, который через несколько минут станет полноценным.

– Ты же не местная, я тебя здесь никогда не видел, – он говорит и опять неуловимо перемещается в пространстве. Я это вижу по тому, как меняется рисунок теней. Собираю все свое терпение в рисующую руку и упорно вывожу правильные линии.

– Я всю жизнь прожила здесь, просто несколько лет провела во Франции, – при мысли о художке мой голос теплеет и рука наносит несколько просто потрясающих штрихов, в которых, как мне кажется, чувствуется все мое настроение. Мне начинает нравиться этот парень и то, что я делаю.

– Во Франции… Так ты крутая девочка, – в его голосе чувствуется осуждение и я успеваю поймать выражение его глаз. Необъяснимо презрительное. И у кота, который совсем обмяк на коленях Яна, точно такое же. Отвечать на такое презрение глупо и я просто фиксирую двойное презрение их взглядов на бумаге, тем самым ставя точку в этой беседе и в своей работе одновременно.

 

Дьявол, натуральный дьявол. Булгаковский Азазелло и его вечный спутник Бегемот. Не шедевр и на оригинальность не тянет, но выполнено достойно. Очень классическая работа, не требующая буйства красок. Черный – самый классический цвет. Черный появился гораздо раньше всех остальных цветов. Черный цвет самодостаточен. Черного цвета никогда не бывает слишком много. Скромно улыбаюсь и складываю свои причиндалы в сумку. В последний раз поднимаю свои глаза и понимаю, что он уже совсем на меня не смотрит. Ему даже не интересно каким получился его портрет. Разочарованная я ухожу домой, а Ян даже не слышит мое тихое «пока».

 

4. Я рисую белым мелом