Занятная игра в жизнь

– Все равно…

И приходилось держать ее, и вся его метода, войдя в соприкосновение с женской логикой, летела к чертям.

С этих уроков плавания и началось их знакомство. А на пробежках, которые обычно устраивались до бассейна, Елена была в обыкновенном трико с длинными рукавами, в кои прятала ладошки от холода, в лыжной шапочке. Держала себя просто, непринужденно, зачастую можно было услышать ее ироничные отзывы о своих способностях.

В общем, первое впечатление от Елены было самое благоприятное. Александру почему‑то представилось, что живет она в деревянном доме на берегу Волги (каковых уже мало), что быт ее прост, запросы непритязательны; она не глупа, но и не навязчиво интеллектуальна, жива, любознательна. Услыхав, что она замужем, Александр подумал, что вот такие девушки недолго бывают одни; наверняка муж с ней счастлив, поскольку она не знает цены своей внешности, а стало быть, не изменяет; хозяйственная женщина, внимательная жена…

Вскоре Елена удивила Александра тем, что, как выяснилось, на работе она занимает довольно значительную должность, чего он не ожидал, потому как почти уверился в ее непритязательном образе жизни и мысленно отвел ей какую‑то среднюю роль; а затем еще и тем, что вполне вытекало из первого – она оказалась его ровесницей, на год моложе. Однако по ее виду предположить это было трудно, настолько хорошо она выглядела.

Впрочем, ото всех этих открытий его представление об Елене не слишком‑то изменилось, разве что, прибавилось уважения. Ее простая манера держать себя никак не выказывала ее социальную высоту (чего‑чего, а скромность Александр всегда ценил!)

И еще раз Александр удивился тогда, когда Елена привела на занятия сына. То, что у нее есть ребенок, это не очень‑то удивительно, хотя почему‑то думалось, что детей у нее не должно быть; но то, что вместо предполагаемого малыша трех‑четырех лет пришел совсем взрослый сын‑второклассник – это несколько шокировало. Даже женщины в их группе заохали, увидав у Елены такого взрослого сына – можно было принять его за младшего брата, такой не похожей на маму казалась Елена. Как удивительно много она успела за свои двадцать семь лет!

В общем, эта девушка‑женщина показалась ему интересной с самого начала, и дальнейшее ее узнавание только повышало интерес к ней, вследствие чего росло и уважение. Так Александр и относился к Елене: в первую очередь, уважительно. А возникшие симпатии между ними расценивал просто как проявление добрых чувств, он даже на дружбу с ней не рассчитывал – достаточно было этих полуофициальных отношений.

И лишь где‑то в глубине его души все же угнездилось маленькое сожаление о том, что такой человек и почему‑то не его спутник.

Сам Александр был довольно занятной личностью, что выражалось в его некоторой замкнутости и обособленности. Ему была присуща настороженность в отношении к людям, хотя, конечно же, он давно перестал судить резко, потому как юношеский максимализм выветрился, а твердых убеждений мужа еще не появилось.

Его мучил целый комплекс вопросов, касающихся мироустройства, но это слишком громко сказано, скажем так: жизнеустройства. Но не в смысле устройства личного благополучия, а в смысле устройства общественного благополучия. И главным образом, не в социальном плане, а в плане моральном. Он всерьез терзался тем, что люди грубы и невежественны, подозрительны и лживы, что высокие чувства им недоступны, и что они согласны на пошлость в отношениях между собой, готовы жить в грязи натуральной и нравственной, и принимать подобный образ жизни за единственно правильный. Служебные отношения, в коих пребывает человек большую часть своего жизненного времени, казались чересчур официальными, а «организованная» дружба отдавала могильным холодом. На работе он лишь звено, винтик в огромном механизме, и забота об этом винтике чисто профилактическая: вроде смазки, чтобы раньше срока не износился.

В свободное время человеку опять же предлагается возможность совершенствоваться в области знания, или искусства, но вовсе не в области духовной, не в области чувств. И нет такого места, нет такой неофициальной трибуны, где бы можно было поделиться вопросами, мучающими тебя. И если верующий человек может исповедоваться батюшке в церкви, то у неверующего такой возможности нет. Конечно же, не все гладко в нашей жизни, есть о чем подумать, поразмышлять, как‑то повлиять на мир, но…

Александр всегда избегал официальных собраний, где удивительным образом все было сформулировано и названо своими именами, а решение вопроса подготовлено заранее. Эта прозорливость поражала – казалось, поставь на повестку дня вопрос о любви, немедленно бы поднялся человечек с бумажкой, назвал бы намеченные фамилии для президиума; все бы ему поаплодировали; затем слово для отчетного доклада предоставили бы самому главному спецу в этом деле; тот часа полтора бы распространялся на заданную тему, затем в прениях по десять минут выступили бы записавшиеся, так же заранее намеченные, и уж потом председательствующий зачитал бы проект решения вопроса о любви, который присутствующие единогласно бы приняли. И никто бы даже не задумался, не поразился тому, что только что ими был решен, наверное, самый главный вопрос человеческого существования – вопрос о смысле человеческого существования.

Так вот, Александр в своем духовном развитии как раз находился на той стадии, когда был почти готов принять существующий порядок вещей за единственно правильный. Впрочем, и это не вся правда. Его приятие было бы лишь чисто внешним, а внутренне он продолжал бы жить по своим законам, считать естественными чувствами доброту, любовь и уважение, а корысть, лесть и показуху – неестественными; продолжал бы по‑прежнему влетать в конфликты, выставив no‑забывчивости никому не нужное и идущее вразрез с общепринятым, собственное мнение.

Но он уже чувствовал, что все это постепенно угасает в нем, и некая умудренность души предполагает в будущем спокойный ход жизни, как ровный путь к… смерти, без особых эмоциональных всплесков. В общем, болтанка молодости, шараханье от одной истины к другой, закончились, а новая твердая позиция мужа едва ли выработалась. Точнее, может быть, она и выработалась, но только для себя, для своего внутреннего я; но поскольку до твоего внутреннего я никому нет дела, то она так и оставалась нераскрытой, затаенной, болезненной – ведь всякие порывы души хочется адресовать людям, находя в них отклик и понимание, а не адресовать – значит, жить вечно беременному, мучиться, страдать оттого, что не в силах разродиться.

Вот такой Александр был внутренне. А внешне ничем от других не отличался: рост средний, глаза карие, волосы темные – человек как человек. Даже работа заурядная – инженер.

Проживал он с матушкой в однокомнатной квартире, отец их давно оставил. Может, отчасти потому, что Александр не имел с детства твердой руки в воспитании (а мама, конечно же, могла научить его только своей женской философии), он и получился таким неприспособленным к жизни. Он не взял от мира того, что можно было взять, лишь чуть‑чуть покривив душой и слегка забыв про совесть. Даже поступающие время от времени предложения продвинуться по службе он отвергал, во‑первых, потому, что не чувствовал в себе тщеславного желания руководить, а во‑вторых, потому, что эта нагрузка уже бы и вовсе лишила его возможности жить нормально, чувствовать, любить, чего его душе, затаившейся на длительный срок, конечно же, хотелось. Он считал, что в жизни должен быть баланс во всем, а не перекос в сторону официальных отношений.

 

СБЛИЖЕНИЕ