Жизнь в багажнике

Секретарь была в той же блузке, что и пару недель назад. Когда ты начинаешь замечать, что гардероб ухоженной молодой девушки начинает повторяться, это отнюдь не знак её неряшливости, а скорее знак того, что ты очень надолго застыл на одном рабочем месте. Действительно, я работаю в этой компании почти целых пять лет. За такое время крохотное создание становится большим, хоть и остаётся ребёнком. В течение пяти лет спортсмен идёт к престижной медали международных соревнований. Рабочие отстраивают целый квартал, а люди беспощадно охладевают с переходом на горящие клинки страсти и усталости между друг другом. Пяти лет достаточно, чтобы кардинально изменить себя, поменять кучу компаний, привычки, вес, стиль, страну для проживания. В моём же кабинете поменялась карта, просел стол и скривился шкаф от кучи отчётности – кстати, его поменяют только в следующем году. День предстоял довольно нудный и без необходимости что‑то быстро решать. Наверное, это и является одним из немногих плюсов долгой оседлости в одном и том же рабочем месте – ты оптимизируешь свою работу, подстраиваешь всё по себя и просто получаешь за это финансовые средства. Однако в то же самое время такая оптимизация труда является и своего рода ловушкой для таких офисных мух, как я. Зачем тебе куда‑то стремиться и что‑то менять, если всё вокруг работает, как ты желаешь (ну или тебе только кажется, что ты так хочешь). Сужение себя в формат втулки от туалетной бумаги – удобно, хотя и ограничивает тебя от всей полноты жизни. Но нужна ли она, эта полнота, когда тёмная сторона экзистенциализма – это ядро кристалла современности? Да, возможно, и есть пытливые умы, что всё же горят и сгорают, чуть выше всех поднявшись до края атмосферы, но таких в моём университете называли «остатком от общей массы». Иной же может возразить, указав своим энергичным пальцем, что всё это – пустой вздор из‑за безделья и скуки. Однако на месте указателя возникает и иное рассуждение, что распускает ещё более сложный виток в поисках того самого, может, и вовсе ненужного ответа – не дано ли нам время для безделья, чтобы, подобно самой надёжной из теорий происхождения господина Дарвина, утверждать, что отличаемся мы от иных видов способностью рассуждать, рассуждать до истомы и сонливости в середине дня в поисках того самого ответа, пока иные забивают свои ежедневники по минутам, чтобы не свихнуться в колыбели своих рассуждений?

Едва различимый в абсолютной тишине стук секретаря откинул от меня и этот вопрос:

– Отчёты готовы. Вот, – она очень аккуратно положила их на дальний от меня угол стола, – вас ждут в переговорной.

– Спасибо. Буквально пару минут – и приду.

Быстро перепроверив отчёты, я направился к туалетным втулкам на очередное заседание. Туалетная вода секретаря буквально была туалетной.

 

На нём опрятно сидел кашемир горчичного цвета. Под ним же чуть побледневшая голубая рубашка и широкая кубана, которой он, похоже, пытался молодить себя и делать свой образ более дерзким. Какие‑то горячие билеты в страну бедуинов, которые и не подозревают о том, что их домашний травяной чай кажется нам чем‑то невероятным, экзотическим, максимально близким к природе. А мы даже и не подозреваем, что кофе из кухонного аппарата для них (в отличие от нас) – это верх человеческого прогресса, футуризм, пик гениальности. Судя по бледной физиономии моего визави, он из категории людей, которая может позволить себе и более интересный отдых, но интерес из его жизни улетучился… Остались только: новый салон для его «мерседеса», двое детей, жена и её новая мультиварка, двадцать восемь дней отпуска в год и – да, стоп, ещё остался его юношеский авантюризм в виде толстенной кубаны у него на шее. Об этом он попросил не забывать, несколько раз её поправляя и следя за моей реакцией. Реакция, конечно же, была – ведь я его «друг». А «друзья» делают хоть и вялые, но комплименты. Возраст учит говорить больше бесполезного, но всё же нужного для других.

Но что же осталось у меня от того юношества, в котором я сгорал, сгорал беспощадно, разбиваясь о каждую из стенок, ревнуя и презирая этот мир? Что сталось от той великомученической всемирной печали, которая, казалось, вот‑вот да разорвёт меня тотчас же, не оставив и святого места? Что же с той горячей страстью, огнём, жаждой приключений и зрелища, когда, полагая стать одним из величайших полководцев, ты чувствовал, как способна одна ночь изменить порядок, свергнуть правительство, пройдя по улицам холодным маршем?

За ним, конечно же, пришло смирение. Всё это время оно лишь аккуратно ластилось под ногами, текло по ночам в твои ещё наивные уши, буквально по нитке отрывая тебя от жгучих воспоминаний, и подменяло, подменяло на доброту, классификации, подбирало под тебя ту самую ступень, на которой ты наверняка найдёшь своё место. И воздав своим трудам, то самое Смирение подбросило тебе несколько дел, дел непростых, с которыми тебе вряд ли справиться за день, неделю, даже год. И вот одним, возможно даже приятным, утром ты встал, натянул на себя халат, заварил крепкий американо и осознал, что ты смирился. И даже если спустя сотни дней росток того наивного и молодого найдёт своё зерно, начнёт расти у тебя на глазах, в середине твоей постаревшей груди, ты лишь холодно срежешь его, добавив в полезный для кишечного тракта салат, и забудешь про этот вздор. Я всё же был раздражён, что потратил обед на пустые разговоры о травяном чае, но не показал вида. К счастью, из моего отдела практически никто не курил и в курительной я мог хотя бы немного побыть один. Иногда там были и курильщики из других подразделений компании, но мы не общались. Все эти пять лет. В оптимизацию работы это также входило.

Я был благодарен своей жене за то, что она приучила меня составлять списки покупок заранее – выходило меньше времени среди суетливых людей, слишком освещённых павильонов с пыльными полками. Карты клиентов помогали избегать длинные очереди неподготовленных, сыскать скидки на товары первой необходимости, ну и приближали главного кассира к расставанию со своей ярко‑розовой рубашкой, которая, казалось, что успела испытать всё вместе с судьбой владельца. Сейчас в моду входил хаки – готов поспорить, что одиннадцатого числа следующего месяца кто‑то прикупит себе именно этот цвет. Я с удовольствием помогу кассиру добиться своей цели, то и дело прикладывая клиентскую карту – насколько мне известно, они получают за это надбавки.

На фоне нового хита от местной рок‑группы в голове судорожно металась мысль о том, что я что‑то забыл. Небрежно закурив и уложив пакеты в багажник, с каждым новом вдохом отравляющего дыма я всё пытался вспомнить, что я мог забыть не доложить в продуктовую корзину. Отъехав с парковки, я улыбнулся, ведь забыл те самые сигареты, которые курил – сегодня супруга может быть чуть поспокойнее.

Во дворе мне повстречались управляющий домом и та самая соседка, которую я встретил утром. По их взглядам и манере речи сразу можно было понять если не суть вопроса, но точно главную тему – говорили о внутреннем дворе. Управляющий под стать своему социальному статусу держался надменно, выпрямляя спину и немного закатывая глаза. Визави же суетилась и постоянно подтягивала к себе бедную собачонку, которую то и дело отправляли на виселицу. Я сложил в голове очень лёгкую задачу и понял, что речь шла об асфальте, который имел некоторые недостатки. Решил же я так потому, что уже при начальной аренде квартиры я уловил нравы, которые укрепились в управляющем. То был человек бесконечной выгоды и наверняка договорился с подрядчиком основной дороги, чьи работники сегодня собирали знаки, что по выгодной цене сможет отремонтировать и наш внутренний двор.

Позже за ужином я рассказал об этом жене:

– Похоже, что скоро тебя придётся перевезти в больницу. От основной дороги и так много шума. Здесь же будет слышно даже в спальне.

– Да, понимаю, дорогой. Но неужели нельзя договориться? Я сомневаюсь, что они не будут спрашивать жильцов.