Жизнь в багажнике

Она была права. Это означало, что будет собрание и на нём нужно присутствовать. А учитывая, что в недалёком будущем мы хотели выкупить эту квартиру, нужно соблюдать тон и участвовать в жизни этого большого сообщества. Только теперь я начинал понимать, для кого созданы эти условности.

– Как малыш? Как ты? Я тебя не разбудил?

– Нет, я вообще не слышала тебя. А малыш сегодня очень спокойно. Не беспокоил. Обычно после такого затишья мы не спим всю ночь. Тебе завтра рано на работу?

– Да, но могу поехать попозже. Справимся.

Иногда в твоей голове появляются навязчивые идеи и мысли, которые готовы следовать за тобой на протяжении всей жизни. Многие из них отсеиваются и превращаются в шутку, снимая с себя ту напыщенность и кипяток черепной коробки в юношестве. Некоторые же попросту решаются в одночасье и более ни на йоту не приближаются к тебе – даже во снах. Что‑то иногда закрадывается в предсонных мечтах о лучшей, другой жизни. Ведь другая, чужая жизнь иной твоей оболочки будет всегда привлекательнее – её тайна, словно полунагой наряд, смущает и соблазняет, звеня в своей миловидной руке ключом от сегодняшних оков. В моменты навязчивости они вводят тебя в ступор, повисая в неопределенном нечто, устремляя твой взгляд в одну точку. Такова была и моя мысль об отцовстве, что вот‑вот должна была воплотиться.

До сих пор я не мог понять, что означало стать отцом. Моя жена, ещё вчера хрупкая и утончённая натура, теперь стояла с крупным животом. В её ногах ощущалась несравнимая с её миловидным, чуть ли не детским лицом мощь великих варварских воинов, что ели сырое мясо в ямах, ещё тёплых полей шумной битвы. Её волосы стали жёстче, руки немного распухли и стали сухими в ладонях. Что же со мной, внешне так я остался тем же, если не учитывать моё обострённое чувство заботы и желание помочь ей больше, чем обычно. Со мной не было абсолютно никаких изменений, не считая более серьёзного подхода к выбору продуктов и планировки жилого помещения.

Лилит (так звали мою жену) потянулась на стуле и грустно выдохнула. Она крайне не любила больницы и откровенно устала вынашивать нашего ребёнка. Чтобы как‑то её поддержать, я всё же брал на себя некоторые бытовые обязанности и нанял уборщицу, которая крайне деликатно справлялась с уборкой дома. О походах в магазин она также забыла – даже по самым мелочам для повседневной жизни я отправлялся в магазин сам и даже сумел выучить без её подсказок покупать именно ту банку для ухода за телом, которая требовалась. Несмотря на все эти облегчения, носить в себе нового члена общества – крайне сложная биологическая задача, и, глядя на её глубокие мешки под глазами, я мог прекрасно это уловить. За годы нашей совместной жизни я не слышал её истерик, открытой ненависти, однако её внутреннее раздражение, местами даже сумасшествие, хорошо улавливалось в чрезмерной суетливости и рассеянном взгляде. Она умела быстро успокаиваться, а при утомлении и большой усталости и вовсе предпочитала уткнуться в моё большое (в сравнении с её габаритами) тело и, поровняв своё дыхание, обмякнуть, удалившись в долгий сон.

Сейчас же её утомление наступало быстрее, и, лениво поцеловав меня в лоб, пока я разбирался с бесконечными отчётами за своим скромным рабочим столом в большой комнате, она уходила в спальню и, немного покряхтев, укладывалась спать уже около девяти или десяти часов вечера.

– Сегодня звонил отец. Спрашивал про твои свободные дни – хотел объехать с тобой парочку квартир, – слегка с иронией Лилит произнесла из спальни, – я знаю, милый, но нужно проявить ему внимание.

– Да, конечно. Иногда мне кажется, что теперь эта планета крутится вокруг нашего ребёнка.

– Да, мне тоже. Это странно. Всё же поговори с ним на днях. Он очень взволнован.

Я не ответил. И не нужно. Супруга знала, что я с ним встречусь, осмотрю несколько вариантов «более просторных и светлых квартир». И после очередного «а здесь будет огромная детская…» я пожму плечами, чем всё и закончится. Через несколько недель у него вновь появится навязчивая идея. Он будет сидеть на веранде в большом доме коттеджного класса, потягивать трубку в свободном шёлковом халате часов так в двенадцать ночи. Мать Лилит подаст ему чай и уйдёт спать на второй этаж, а он, осевший зажиточный старик, что трудился во имя семьи и себя долгие годы, рассмотрит во тьме кустарника, что делит его дом с озером, очертания своих внуков, чьи руки, возможно, воплотят всё то, чего он, увы, уже не успеет. В трубке он будет смолить новую цель для воплощения той самой новой мечты. И я прекрасно это понимал, однако не смел обременять чужими желаниями себя, свою семью и детей – даже в квартирном вопросе. Отец Лилит это знал и уже принял отцовское поражение достойно, одарив благословением нас перед заключением брака, но всё же в нём догорали последние угольки. Угольки, которые должны были не обжечь, а согреть молодые умы, указать в столь малом возрасте на главное. Но вот главное уже само давно истлело и растворилось во времени – эпоха его людей прошла, и на смену вступили мы, по его мнению, такие же дети, как и только родившиеся. Отцы и дети – эта тема будет неизменной всегда. Благо, что старик был человеком честолюбивым и благородным, несмотря на весьма хуторской образ жизни, на котором он успел разжиться, и особо не лез в нашу жизнь, за что я испытывал к нему ещё большее личное уважение, если убрать из расчёта банальное смиренное признание родни своей супруги de facto.

Я тоже закурил. В дальнее окно кухни, найдя сигарету, отложенную на холодильник. Вместо кустарника я всматривался в свежий асфальт, по которому в столь поздний час уже не катились машины. Рабочие справились быстро и не оставили ни одного знака за собой после ремонта. Скорее всего, тот самый бригадир также курит в окно и вместе с этим смолит мечту.

 

Уведомление о собрании всех жильцов было приложено к утренней газете. Я мог бы прийти в сильное удивление, лично не познакомившись с домовладельцем. Но судя по его чрезмерной важности, которое проявлялось не только в надменном тоне, но и в телесных повадках, что относились скорее к страдальческим статуям периода Средневековья, рукописное уведомление на крепкой канцелярской бумаге только дополнило моё мысленное портфолио:

 

«Уважаемые жильцы дома номер одиннадцать улицы Второй Независимости! Спешу Вам сообщить, что через три недели (а именно двадцать шестого числа этого месяца) состоится общее собрание, на котором нам всем нужно будет обсудить и утвердить несколько тезисов касаемо будущего обустройства дома. Попрошу присутствовать абсолютно всех – а в крайнем случае одного представителя из каждой квартиры. Надеюсь на Ваше сотрудничество и понимание. Благодарю.

 

С‑П. Жермен

Управляющий дома»

 

С каждым новым предложением, с каждой жирной точкой, каждой аккуратной буквой его нос задирался всё выше к небу и казалось, что под конец последней рукописи он скрутился в бараний рог и, затвердев, как та самая статуя Средневековья, остался лежать в своём мини‑амфитеатре, и только величайшие исследователи и кладоискатели способны отыскать его – как минимум до собрания. Ни минуты сомнений, что меня будут ожидать в костюме.

Трёх недель будет достаточно, чтобы окончательно понять – стоит ли Лилит отправлять в больницу или нет. Вот‑вот должен был родиться младенец, наши с ней плоть и кровь, продолжение нашего конца.