Жизнь в багажнике

Лилит хорошо это почувствовала и встала с постели раньше обычного, в момент когда я вышел из ванной комнаты. Она начала стучать тарелками и столовыми приборами, была суетлива и наспех приготовила крепкий кофе к тостам. Еда совершенно в меня не лезла, и, немного пожевав резиновый тост с сыром, я отставил тарелку. Затем она молча всё помыла, обняла мою голову и поцеловала, будто отправляла меня в тяжёлый и изнурительный поход, из которого я хоть и вернусь, но изрезанный от ушей и до кончиков пальцев ног.

Оставалось около пятнадцати минут до выхода, когда я лениво прислонился к спинке дивана и раскрыл газету. Темп чтения сбивался стрелкой настенных часов и глубоким дыханием супруги. Газета была умерщвлена нестабильностью экономики, горячей речью социалистов и рецептами индейки с овощами. Я отложил газету, допил кофе и, надев обувь, сунулся в дверь.

Отец Лилит стоял, облокотившись на капот своего серебристого джипа. Куря трубку, он рассматривал крыши, что большой чёрной рамкой удерживали бесконечный серо‑голубой небосвод. По ходу моего движения к нему он отвёл трубку в сторону и бодрым голосом утвердил:

– Ну‑с, здесь хотя бы тихо по утрам. Дорога оставляет желать лучшего, но… – он перевёл взгляд на меня и выразил удивление, рассмотрев меня с ног до головы. – Как у тебя дела сегодня, сынок?

Он был одет под стать дельцу из прошлого века. Большая замшевая шляпа укрыла его седину и была скошена немного набок – опять же по моде прошлых лет. Широкие чёрные брюки, кашемировый тёмно‑синий свитер, тёмно‑синее классическое пальто и яркий красный шарф. Он скорее походил на букмекера, чем на зажиточного сельчанина. Трубка дополняла весь этот образ и связывала его с тяжёлым люксовым автомобилем, что он любил, как своего сына.

Я же был одет обычно – скорее моя одежда подходила для вечерней прогулки в парке с собакой, в кругу интимных фонарей и листвы. Именно поэтому он так заострил на этом внимание своим оценивающим взглядом. Я ничего не ответил, просто протянул руку и вяло сцепил рукопожатие.

– Как моя дочь? Мы давно с ней не созванивались… – спросил он, сбивая трубку о край мужского каблука.

На самом деле он звонил Лилит вчера, но я выдавил из себя что‑то стандартное и максимально расслабленное, чтобы показать свою мужскую уверенность.

Дорога до первой квартиры для нашего общего осмотра длилась бесконечно долго. Старик задавал кучу вопросов по поводу дальнейшего ухода за ребёнком, переключаясь на своё виденье ситуации. Я ощущал себя ещё тем молодым студентом, которого преподаватель перед огромной аудиторией пытался задавить своим авторитетом и, вторя своим знаниям, с шутливой издёвкой иронизировал перед каждым твоим словом, которое ты выдавал за расширенный ответ по исследованию. Ещё немного, и я бы ответил некой дерзостью. Однако тусклая погода и недосып с полупустым желудком отнимали силы у внутреннего огня, и я (вперемежку с краткими ответами) продолжал прыгать глазами от столба к столбу, которые соединялись тёмной линией электропередач. Когда же он замечал, что я особо не вникаю в его слова, то мог подбавить звука радиочастот или же просто повысить тон, весело припевая какие‑то старые чугунные мотивы. Чувствуя себя выше, начинаешь петь заведомо громче – даже если у тебя скверно это выходит.

Скорее здесь происходил один из моментов в жизни, когда ты хочешь остановить машину, пересесть в дряхлое такси (пускай даже с тем разговорчивым таксистом), доехать до аэропорта и под крики детей из эконом‑класса улететь настолько далеко, что даже сильный морской ветер при шторме не сможет донести гула твоего быта и угрызений совести по нему. Однако с возрастом разум берёт верх над этим бурным всплеском живой и юной крови внутри тебя, и ты остаёшься смиренным, преданный социальной соте, что ты, как трудолюбивая пчела, плетёшь с каждой минутой, чтобы однажды чей‑то наглый рот попробовал мёда – пускай пресного и бесполезного, но твоего.

На пороге нас встретила полноватая женщина. Её яркая помада и огромные позолоченные серьги внушали тревогу – женщина такого убранства при своей должности риелтора пыталась произвести впечатление не объектом недвижимости, а собой, что уже вызывало опасения по поводу предложения о квартире. Её обтягивающее платье с горловиной походило на раскраску молочной змеи и также всем видом приказывало смотреть скорее на себя, чем на ремонтные работы за ним. Квартира была на стадии середины ремонта – в некоторых местах стены были серыми и шероховатыми – рабочие ещё не успехи их обработать. Она то и дело вставала на места, куда «чудесно встанет кроватка, а туда – письменный стол…», выдавая широкую наигранную улыбку. Лицо её в меру её полноты походило на детское, но уже имело тонкие морщины. Тональный крем жирным слоем отражался рядом с огромным стеклом окна, за которым стояли ещё две новостройки.

Старик молча достал блокнот и с важным видом начал что‑то записывать. С тем же умным видом я подошёл к углу каркасной стены и начал рассматривать углы. Не знаю, для чего я это делал, но играть важностью тоже умел, и этот приём всегда указывал на знатока. Риелтор засеменила ко мне и также начала всматриваться в тот же угол, уже более вкрадчиво объясняя мне о состоянии дел и ремонтных работ:

– Район очень хороший. Вот‑вот здесь построят среднюю школу. В десяти минутах ходьбы есть продуктовый магазин. Само государство планирует вложить сюда несколько сотен тысяч в течение следующих пяти лет. И от центра недалеко…

Как быстро человек способен менять роли. Я вслушивался в окончания её гласных и, глядя уже на будущую кухню, представлял, как по вечерам она с выдохом стягивает это ужасно неудобное платье и распускает волосы. Возможно, что её молодой человек (также в меру упитанный) возвращается домой через час после её прихода. Они совсем не скромно жалуются друг другу на таких же актёров и актрис, которые успели разыграть свои роли оценщиков, водителей, клиентов. Он выпивает бутылку тёмного тяжёлого пива, она – полстакана мартини. По очереди принимают душ и, лениво поцеловавшись, сменяют один день на другой. Затем снова это неудобное платье, очередные клиенты, очередной выдох сидя на кровати. И не сказать, что моя жизнь отлична от её, но всё же мы представляем себя всегда отрешёнными – не теми, о ком мы по‑философски рассуждаем. Опыт подсказывает нам, что жизнь наших временных попутчиков может складываться совсем иначе, поэтому и мы не смеем снижать себе планки – мы лишь способны опустить других только до своей. А у людей чёрствых, людей фактов, сюда же вплетается статистика с оценочным суждением, которые и вовсе способны принизить других перед собой. Неизменным же в этом моменте оставался запах её духов – приторный, манящий только самых наглых, отчаявшихся мух.

Старик немного поговорил с ней о скидке, и мы переглянулись. Даже если не брать во внимание того факта, что я уже давно внутри отказался от покупки другой квартиры, то вариант был не очень‑то и хороший. Из всех новостроек город отдаст несколько для тех, кто стоит в очереди за социальным жильём. А контингент таких очередей не совсем уж и благородный. Такие анклавы есть в каждом большом городе, и семьи, которые ведутся на авантюру рекламы о новых чистеньких высотках, потом горько сожалеют о том, что влезают в банковские долги. Те самые, неспособные – не по воле или по своей лени, которые вливаются в один стакан с их любовью к горячительным напиткам – они приносят из неблагополучной среды свои обычаи, порядки, свои манеры. То и дело происходят незначительные, а бывают и громкие, преступления. Вызовы полиции через полгода становятся обычным делом. Старик это прекрасно понимал, и я поймал его идентичное мнение в его нахмурившемся взгляде. Мы пожелали даме прекрасного дня и не оставили никаких надежд на будущее сей сделки. Её скованное в лукавой улыбке лицо оставалось неподвижным, пока мы не закрыли за собой дверь.

– Они устроят здесь рассадник беженцев, – позже в машине скажет отец Лилит, – нет уж. Этот вариант я точно не рассматриваю для внуков.