Алиса не боится… Или Амазонка и Тимфок

– Прежде чем опылить народы вокруг себя какой‑нибудь очередной отравой, ты ведь взращиваешь у себя (вокруг, поблизости) эти самые сорняки с вреднючей пыльцой, так? Вот – и травишь сначала своих (своих!) людишек, мозги им набекрень поворачиваешь… То бишь тебе, по сути, нет никакого дела ни до чужих, ни до своих, получается. Пожива собственная тебя интересует и ничего более, и власть безграничная волнует кровь твою поганую…

А это про что?

 

Повезло, говоришь? Потому что предупредили? Не‑ет, лучше б… Если б раньше этой глупой истории мне сделали предупреждение, дабы я, болван древесный, не вчухался в неё, предупредили – чтоб не погрязнуть я мог, не завязнуть… Когда б одёрнули вовремя, остерегли, – то да, тогда хорошо, конечно. А теперь чего ж…

 

– Слушай, почему все блогеры свалились в мистику? Даже так называемые производственники? Чуть ни в каждом учреждении местного разлива ищут теперь тайну вселенскую? А? Ты мне про это скажи лучше.

 

– Да‑с, и давно‑с всё идёт‑с по единому‑с руководству‑с планетарному‑с, к управлению‑с?.. Но! Ума хватит ли? Кто будет управлять? Где эти личности? Прячутся? Почему? Мыслишки дрянненькие у них, может? Опять о чём‑нибудь собственном, самом‑самом подлом? Схарчить кого‑нито? Короче, возведение в символ веры – добра и зла было всегда (опять рифма?) … это всё для удобства рассуждений. И не морочь мне голову.

– А как же царствие небесное?

– Да просто подрастает поколение людей – из хитрых в умные, из умных в мудрые…

– И когда?

– Что когда?

– Дорастут?

– Когда положено, тогда и дорастут. Спроси про эволюцию у Савелия…

(Опять этот Савелий в зубах у него навяз. Кто хоть таков? Уточнить.)

 

Вообще‑то я читал уж где‑то, что у каждого человека своя предрасположенность, личная, к пенсии, тут медик должен конкретно ему сказать: «Тебе, мол, надо на покой тогда‑то – одному в столетнем возрасте, а тебе можно и в сорок семь, пора, а то натворишь дел по хилости…» Так что поторопись делать, чего там себе задумал… Поторопись!

 

Пытался организовать водоворот воды в природе.

– То есть?

– Писал, с вашего позволенья, на головы своих товарищей… сотоварищей‑одногруппников!.. с крыши веранды, на которую взобрался непонятно каким способом.

– С моего позволенья? А сколько же ему?

– Четыре года.

– А‑а. Будущий экспериментатор?

– Почему будущий? Уже начал… эксперимент начат экскрементом…

 

Жить совместно, а не вместе. Не мешая друг другу. И без претензий. Возможно такое?..

 

В голове возникла сбалансированность. Отрадно.

– Жюристы пришли?

– Кто‑кто?

– Жюри члены.

– О! Им‑то к чему спешить…

 

А потом подумал: не‑е, она не дурочка! Стало быть, я дурак?

 

Как всегда! Обратной связи тю‑тю.

 

Но это ж здорово, когда опасения есть. А то раз – по голове предметом. Не ждали? Плохо так то.

 

Чёрный занавес

Премию, с которой Тимофей собирался выплатить проценты по кредиту, не выдали. Объяснили, что в период пандемии предприятию необходимо экономить, поскольку‑де не ясно, что будет дальше «в нашем реалити‑шоу». А через две недели и вовсе уволили, сославшись на туманность андромеды.

«Не‑е забудь… – напомнил он себе известный романс про шаль и калитку, – …потихо‑оньку надуть!» – удручённо посмотрел на свой указательный палец с лохмотинкой заусеницы, с угнетающей проницательностью определил: витаминов не хватает для полного здоровья и счастья.

В своё время он закончил факультет журналистики, имел публикации по газеткам. То бишь не совсем, чтобы никчёмным человеком слыл. Поездил, кстати, по горячим местам спецкором и собирался написать сценарий, но в последнюю свою командировку был выбит из седла, как выражаются медики… Ещё прыгая на костылях, он пытался сочинять сюжет‑историю и с ужасом обнаружил, что утратил творческие способности: не получалось ничего из того, что раньше давалось без особого напряжения. И он вдруг потерял смысл своего существования – как занавес чёрный опустили перед ним. Не в театре, а в самой жизни. Ослеп. Это было жутковато. Тем не менее, изо дня в день он пытался наладить голову и что‑то прочкнулось, будто по мере постоянных усилий, в мозгу пробивались прежние связи (или новые налаживались?), однако это было бледным отблеском прежнего куража и не приносило удовлетворения, скорее, приводило в отчаяние и бесило. Время от времени он видел один и тот же сон: нечаянно рассыпает он ящик с вилками и ложками, хочет собрать, но что‑то ему постоянно мешает – то звонок в дверь, то телефон. Он оббегает эту россыпь ложек‑вилок на полу, чтобы взять трубку или открыть дверь, и всегда не успевает: за дверью никого уже нет, а звонок обрывается буквально перед нажатием на приём.

Ему предлагали группу, но поразмыслив, он отказался – мизер… да и маневра меньше… на калеку смотрят у нас с жалостью, да без сострадания, повторял дружище Арт: «Особенно чиновники – им сочувствие не положено по определению… да и верно… зачем?»

Он же, Арт, допытывается иногда: «Червь ты сплюснутый, не пора ли выползать из кризиса?» На что Фокус ответствовал стандартно: «Можешь не пукать? Не пукай. – И с саркастической улыбочкой: – Я, др‑руже, весь вышел. Вон!» Потом обстоятельства житейские сложились так, что… Впрочем, теперь это не важно и не имеет значения – успокоился… Как говаривал его мудрый девяностолетний дедуля: «Ка‑ажны два десятка годов – нова жизь! Как в сказке, внучок. Радуйся и всё». Перефразируя наш персонаж, скажем: «Можешь не болтать лишнего – не болтай… как шалтай».