Алиса не боится… Или Амазонка и Тимфок
Молча, переглядываясь – не передумал? не передумала? – до ближнего микрорайона, молча же (сказать, что торжественно не посмеем) – в подъезд пятиэтажной панельки…
«Хрущёвка», етить твою налево! – вздрагивает от внутреннего озноба Алиса. – Нет бы – дворец!..»
Сидя в маленькой кухоньке и помешивая чай, Алиса слышала, как мать жениха, щупленькая и с пугливыми, но любопытными мышиными глазками шептала в комнате сыну удручённо:
– Витюнь, ты чё такой… жениться с мутными бельмами? Ты хоть чё, не заметил, она тебя под мышкой могет унесть?..
– И нормально!
– Чё нормально?
– Не замёрзну. Зимой если упаду…
Мать бочком вошла в кухню:
– Ну чё ж, ну чё ж, решили раз… сошлось так, стал‑ть. Будьм втроём жить… жуковать.
Величайший
Тимофею Емельяновичу снилось:
Разбомбленное шоссе вдоль оврагов с посечёнными тополями – подобием кривых телеграфных столбов.
Справа от водителя, чуть не носом по лобовому стеклу, мужчина в плаще и кепи. Бесстрастным голосом он предупреждает:
– Вон яма, гля! Ещё! Тормози! – И повисает на поручне при торможении, упирается в переднюю панель коленом. – Чё так резко, чё так грубо, парёная репа?!
Водитель ухмыляется:
– Шибче едешь – меньше ям.
Из салона ехидно откликаются:
– Больше дела слесарям!
– За бронником чешем – пылит зараза. Уворачиваюсь. Или пыль глотать прикажете, шеф?
Мужчина в кепи промаргивается, осмысляя сказанное водителем, смотрит на вихляющий впереди бронетранспортёр, на крученный серый шлейф за ним:
– А он что, специально так?
– Тоже ямки объезжает.
– Вот же! – оборачивается шеф, оглядывает вцепившихся в спинки сидений пассажиров, показывает свои передние кроличьи зубы:
– Ты, хриплый, ты здесь зачем, а?
Хриплый заправляет пальцем рыжую прядь волос за ухо:
– А чёо‑о?
– А то‑о – наматывай кино‑о. Рубликов шиш заплатят, не то что капусту.
– А ты – о, величайший из сценаристов! – выдал ты мне сценарий разве – тоже шиш?
«Величайший» опять показывает зубы:
– Снимай, что в глаз попало, авось пригодится.
Хриплый прикладывает два пальца к виску и достаёт кинокамеру. Не оборачиваясь – сидящей за ним женщине в сиреневом берете, – командует:
– Галь, за холку держи! – И ёрнически: – Чтоб фокус не сбило.
Галя, пухлая мадам с детским выражением лица прихватывает его за ворот куртки.
Через оптику мелькают искорёженные обломки военной техники, дым горящего вдалеке селенья, рваные облака…
На въезде в город торчит кривой указатель: «Луга…»
Хриплый оператор, не отрывая от глаз камеру, напевает:
– Из полей да в луга‑а!.. я бы скушал пирога!
Навстречу плывут разрушенные строения. Кругом ни души, лишь косматая собака шарахается с перекрёстка и провожает долгим тоскующим взглядом.
Резким виражом автобус обходит «бронник» и подкатывает к облупленному зданию, на крыше которого кривятся тусклые буквы «ГОСТ…»
Хриплый комментирует:
– Ёлки, и тут четыре! Мода такая здесь – на буковках экономить?
Галя вертит головой:
– Что? Где?..
– Глазки разуй, голуба.
Двери автобуса распахиваются ещё на ходу, из них, не дожидаясь полной остановки, высыпают пассажиры с вещами.
Бомж у входа в ГОСТ (иницу) стаскивает с головы капюшон и присаживается на корточки, и аплодирует бегущим по инерции мимо него приезжим:
– Оп‑ля, оп‑ля! Из какого жопля? Господа‑а… Эй, да куда ж вы так бяжите? Подай. Дай. Кушать хоться!
Скрип автобусных тормозов смолкает. На щербатый асфальт сходит «величайший», глядит на бомжа, выбирает из кармана мелочь:
– Как вы тут?.. Убого?.. Рубли годятся?
Бомж рассматривает гостя придирчиво:
– «У Бога», в другом ли царстве‑государстве – соц‑кап али ап… так это… чёрт один знает. Погребок раньше недалече называли «У Христа за пазухой». Красивая такая вывеска… бля, была.
– Была?
– Да сплыла. Вдребезги. В гости к нам?
«Величайший» коротко касается козырька кепи и, отбросив по‑военному ладонь чуть вверх и в сторону:
– Чёрт один, говоришь, знает?
Бомж сглатывает слюну:
– Когда заберёте нас… к собе? У вас и на помойке пожрать можно, сказывают.
«Величайший» трёт ребром указательного пальца передние свои зубы:
– Да ты, гляжу, грамотный. Скоро уж. Потерпи малость… А сами‑то чего? Шли бы гурьбой, как на Берлин в сорок пятом… чай, тогда все вместе шагали… а не Мазепу привечали.
– Спасибо за совет… Как прикажете величать вас?
«Величайший» раскрывает кулак с мелочью над ковшиком ладоней:
– Тебе зачем?.. величай Тимофеем, если так уж угодно.
Бомж разглядывает монеты:
