Алиса не боится… Или Амазонка и Тимфок
– Сделать удобоваримым! – как давно употребляемое словосочетание – чётко, выразительно, смачно, – будто лопатками к стенке припечатали. И немедленно захотелось узнать: чей голос такой противный, и понять: про что, собственно, речь?
Достигнув второго этажа, Тимофей заглянул в комнатку консьержки, машинально мазнув глазом незнакомую табличку на двери: «Засунутый Евлампий Изидорыч». Озадачился, неловко пытаясь увязать понятия «консьержка» и мужское имя Евлампий. «Чудо‑юдо… Консъерж вместо?.. Привратник? Он… кто‑о он?!.» – и вновь сопутствием: «Я вроде бы здоров… уже. А?»
Услышав тут какое‑то шебуршание позади себя, быстро обернулся и увидал на подоконнике межэтажного окна тощего паренька – тот замкнул свои губы большим и указательным пальцами, как прищепкой: молчу, мол, помалкиваю себе в тряпочку.
– А‑а, ты‑ы!… – в некоторой оторопи разлепил высохшие уста Тимофей, но уже без прежнего испуга‑недоумения. Расслабился: – Чр‑р… чревовещатель?.. – А про себя: «Червь подколодный…»
Паренёк расцепил пальцы на губах, при этом издал мокрый звук – чмок:
– Дядя, сигареткой угости… – и уставился нагловато‑заискивающе (если можно соединить заискивание с наглостью), как озябший галчонок склонил головку набок и нахохлился, лишь глазок блестит – осмыслено или бессмысленно? – не ясно.
Рядом с ним пошевелилась девица в бейсболке на рыжей шевелюре, она прячет свой лик под козырьком да с безучастным отворотом головы за оконную пасмурность двора.
– Ты, конечно, меня не послушаешь, – начал было Тимофей, но осёкся, вспомнив вдруг себя таким же глупым, упрямым, но беззащитным. Полез в карман, после чего, не обнаружив искомое, виновато пожал плечами. – Бросил, брателла, извини. Не угощу, стал‑ть… – и подделываясь опять под нелепый сленг: – А ты, ваще, откуль?.. А Марья… м‑м, Фёдорна, – потыкал пальцем за плечо – на табличку с «Евлампием» – откуда‑де взялся такой замысловатой консьерж.
– А чё? – подтягивая колени к подбородку со скрипом подошв кроссовок по подоконнику и отворачивая лицо так же, как и подружка, – в мутное стекло окна, где прорисовывалось отражение всех троих – и взрослого мужчины в том числе, с белой обувной коробкой в левой руке… или в правой?.. зеркало, как всегда, врёт.
– Да… так.
«…начнём нову жизь?.. правильну?.. аль праведну?.. Да, када?.. – спрашивает чуть погодя Тимофей уже сам себя, поднимаясь в квартиру: лифт – „гадёныш паршивый“ – нынче не… глагол подставить самостоятельно, подсказка по типу ЕГЭ: не фурычит, филонит, бастует, вредничает, валяет дурака, сволочится?.. – Главное, впросак не попади опять… Чья бы кукушка квакала… мычала то бишь. Т‑фу!.. Шагай давай… Застрял на мыслях?.. На каких?.. Нету мыслей, не‑ту… и не грусти… Человек, он же ж ч… Шо в космос его занесёт, собаку, шо в ад опрокинет, ему у‑сё равно… Хватит базарить!..»
Идущий одышливо перебрасывает с руки на руку коробку с женскими сапожками, приподымает на уровень глаз – обнова перехвачена крест‑накрест лимонной ленточкой – на ней золотом с ошибочкой: «Люсьен–Люссен».
Тимофей доволен был, что подружка паренька на подоконнике оказалась не его дочерью…
Альбион не намерен ждать
Скинув башмаки, Тимофей задвинул их под обувную полку. Тапок на своём привычном месте не обнаружил. Коробку с сапожками задвинул за шкафчик и заскользил на кухню в носках, как на коньках:
– У‑у? А‑у! Бу‑бу‑буки, где нотбуки, где собаки – наши бяки? Хотя бяки не собаки… Надо глазки поберечь, надо что‑то там извлечь… Всё‑о! В логос‑рифму больше не попадаю. Люси, ты где?.. – и по‑командирски: – Фокусники, на арену! Всеобщий сбор! Живо! Представление начинается!
Тишина в ответ. Полная. Обычно, когда дочь дома, она по квартире порхает: прибирается, пыль смахивает, рукодельничает даже, ну или за «бякой‑буком‑ноутбуком» – с подружками лясы точит. Но в любом случае, отца встречать выбегает.
Тимофей заглянул в малую комнату. Плачущая дочь повергла его в кислое недоумение. Возможно, потому, что это было из ряда вон… Как‑то разок, правда, жаловалась: «На меня никто не смотрит!.. – Да что ты? Не может быть! Ты ж у меня красотуля… – И Вовка не глядит!»
После долгих тогда уговоров, удалось уяснить: девочку не замечают по очень простой причине: не модно одевается.
Что же сейчас? Подсел, прижал к себе, по голове погладил:
– Э‑этого ещё не хватало… слёзки на колёсках!.. Вовка‑оболтус изменил, что ль? Так это в порядке вещей!.. Мужики они такие – беспартошные. За любой юбкой побегут. Акселераты‑дегенераты. Все мужики такие, повторю жёстко и беззастенчиво, поскольку такова их природа – бестолочи‑забияки! За формами не видят ни шиша… ничего не видят, короче, окромя округлостей и ложбин…
– Олимпиаду выиграла. В Англию посылают.
– И‑и… что? Почему я про это не знаю? Почему не говорила ничего?.. – поперхнулся Тимофей и мгновенно перескочил на другие рельсы: – Не понял! Не хочешь в Англию? Да и пошла она тогда, эта Англия… как там в кино… Англия подождёт! Прекрасная мысль, прекрасные актёры, чёрт возьми, прекрасная киношка! Нужен тебе этот затуманенный, сырой и неуютный, Альбион? Разве у нас не лучшее образование в мире?
– Когда‑то, может, и лучшее. Ты что, не видишь, какие страсти вокруг? Пап, ты совсем не видишь?!. Ты слепой?! Ты совершенно не приспособлен для жизни в этом мире! Ты надёжный, умный, справедливый, честный… даже противно! Слушать противно, вот.
– А что такое? Чёго там? – Тимофей нарочито поозирался.
– Ты ютюб не глядишь? Барнаул, Беларусь, Казахстан… повсюду на бэ – бордель, бардак сплошной. Тебя чего, совсем не колышет политика?
– А тебя колышет? Тогда чего ты целишь в неприятельский вертеп?..
– А научить их пользоваться маски‑шоу! Слыхал, главный ихний, кто у них?.. премьер? Против карантина возник… и тут же сам заболел.
– Та‑ак, не будем ходить кругами. В чём причина, Лю, скажи прямо… чтоб я прозрел, наконец. Ну, бестолочь я! Не по‑ни‑ма‑ю! Урод! Таким родился, да, ты права…
– Мне не в чем ехать, вот в чём дело! И не с чем!
– То ись?
Лю вскочила и убежала на кухню, откуда понеслись её мокрые всхлипы…
Своя мечта у каждого
Всю ночь Тимофей ворочался, размышлял: «…ну да, а чего? Пятнадцать… и ва‑аще, мальчики – девочки, девочки – мальчики… Себя не помнишь?..»
