Алиса не боится… Или Амазонка и Тимфок

Вдовец пятидесяти трёх лет Тимофей Емельяныч Фокус, как утверждала Мадонна, не понимал женщин совершенно, хотя и сподобился дважды жениться. Любить, вестимо (словцо из вальяжных романов подходит как никакое другое, на наш взгляд), любил, а понимать – нет?.. Так вот. Даже дочь свою?.. каковую, разумеется, и любил и лелеял, как умел… выясняется, не очень‑то понимал. Как написано опять же в американской книжке (на тумбочке у дочери) – он с Марса, они же‑с, сударушки, с Венеры‑с. Поэтому, наверно, до сих пор Тимофей Емельяныч не сообразил, почему от него ушла первая супруга – вернее, скрылась, оставив ему пятилетнюю Люсьен, и начертав всего‑навсего: «Не рыщи. Твоя Мадонна».

Тогда ещё в памяти у него всплыла её чёткая реплика, которой он не придал значения на начальном этапе совместной жизни: «У всех, – говорила она, – чуть ли не соломенные крыши, а у него хоромы – паркет, горячая вода, сауна с бассейном… Вот и я хочу так. Завоевать должность только надо… или удачно выйти замуж! Да‑да!»

«Или украсть пару липардиков, – сказал бы сейчас Тимофей. А тогда всего лишь спросил: – Стало быть, вариант в моём лице выпал не вполне удачный?..» – «Почему? Удачный и даже вполне, пока в телевизоре мелькал…» – был ответ.

Вторая жена не обижала его дочь, но взяла, да и померла в одночасье.

После того, как Тимофей Емельянович покончил с прежней профессией, он работал в разных местах, а в настоящее время на предприятии, где платили столько, сколько необходимо, дабы заплатить за квартиру да за пропитание. И, что называется, не высовывался никуда более. И хотя и говорится, что оглоушенная рыба всплывает – брюхом кверху… Надо было что‑то делать, подумалось Тимофей Емельянычу. И как‑то с утра пораньше, стал прикупать он с зарплаты билеты разнообразного лото. Но не везло. Правда, и сам он всякий раз, прикупая очередной бумажный прямоугольничек симпатичной расцветки, посмеивался:

– Вот интересно, – спрашивал у хозяйки почты, – одним везёт, другим нет… отчего так?

– Невезучий, вероятнее всего, – отвечали ему щадящим слогом, но с прищуром.

И всё же, как всякий нормальный человек, он, конечно, мечтал хапнуть по‑настоящему, не всерьёз мечтал, себя душевно погреть хотелось, и всё же, всё же…

Как‑то постепенно он остывал от благ житейских, прячась меж волн, как выражаются, соцкатаклизмов. Психологически он попал как бы между приливом и отливом. Чтобы осмыслить происшедшее с его государством, мешало оцепенение, как и многим людям его возраста, оказавшимся не у дел: чтобы забузить, лета не те уж, казалось ему, здоровье пошатнувшее… Можно сказать без преувеличения, ему не везло регулярно, и попадало всё по лбу почему‑то – отсюда также затяжной упадок сил и разочарования. С надеждой поглядывал он на более молодых и менее травмированных психологически, которые в основном, к сожалению, маловато думали, да много прыгали на дискотеках и предпочитали толкаться за новыми айфонами, даже в морозные ночи, что гляделось диковато… Всё стало поэтому казаться ему мишурой – пустяшным и неестественным, не только какие‑то материальные поползновения, модная успешность и прочее, и все эти рекламные подскоки – сэлфи и… Для кого пустяшны? – задавал он себе издевательский вопрос и оглядывался вокруг: – Всем этим? Ну всё, всё, всё – довольно глупых разборок! Субъективизм отставим…

Словом, Фокус не оправдывал своей фамилии и постепенно вовсе отстал от бурной жизни – все бегут, суетятся, а ему стало не то чтобы лень, а тягомотно как‑то… Он смирился окончательно с тем, что имел… на грани безразличия. Ну не везёт, не получается – и ладно. Нет, ну, только начнёшь налаживать себя и поступки свои, и тут же, скажем безотносительно к конкретике, – бемц по башке тебе, натурально – в лобешник, или по темечку… Выкарабкался чуть – снова бац… И так с каждым начинанием. Сказал бы кто в самом начале: не суйся, дурашка, не твоя стезя… А так, сколько времени и сил впустую… Э, врёшь, была, однако, подсказка…

Фокус‑старший не раз мечтательно повторял отпрыску: «Мне б с умишком нынешним да в молодость вернуться… ну хотя б на чуток, натворил бы я дел». Что, любопытно, имел он в виду?.. «Да ладно, бать, не горюй».

Побуждаемый этим повторяющимся воспоминанием, Тимофей ещё в пору становления своего интеллекта сочинил фантастический сценарий, где… там отец хотел передать сыну свой опыт и знания через изобретённый им прибор, что обещало небывалый прогресс в цивилизации. Но вышла закавыка: отпрыск не сумел в один присест, что называется, скушать и переварить дармовой опыт и спятил. Прежде чем застрелиться, отец выяснил посредством того же аппарата, что мозг сына предназначен был природой для иных дел, чем те, что ему пытались навялить.

…Но, оказывается, не до такой степени он ослаб, чтобы не порадеть родной дочуре. Защемило вот.

Включил под утро телевизор. Попалось шоу с детьми дошкольного возраста – блогерами‑миллионщиками. Детки, собственно говоря, не понимали значимости своего положения. Зато родители сей пробел в их осознании восполняли с лихвой…

«Может, и мне к ним податься? – мелькнуло у Тимофея Емельяныча в голове спасительным озарением. – Блогеры, вперёд! Время рыцарей и мушкетёров минуло безвозвратно! Ату всех отступающих!»

Жаль только – далёк он от цифры… Цифирь – это ж надо знать, куда пальцем тыкать…

Незаметно заснул.

 

Вновь про «величайшего»

При виде тусклого номера лицо его скисает, появляется робость – два раза заносит он ногу через порог и не может переступить. Резкий взмах руки – он вталкивает себя насильно и воинственно озирает серый интерьер. Уже решительней направляется в ванную, щёлкает выключателем – скудный от слабой лампочки свет, сумрак по углам, трещины поблескивают юркими ящерками, основательно рыжеет щербатая эмаль ванны.

Величайший проводит запястьем по кончику носа, включает бравурную мелодию в мобильнике, кладёт его в карман, отчего мелодия звучит не столь показушно‑браво; вяло пробует пальцем трубу. Отдёргивает руку, как от горячего. Усмехнувшись, прикасается всей ладонью и держит показательно долго – удостоверяя как бы возможных соглядатаев: ошибся я, мол, братцы, с температурой. Хмыкает, подмигивает себе в треснувшее зеркальце над скукоженной раковиной:

– А чего ждал? Роскоши? Вот ты, понимаешь ли… постарайся для себя… Ты о чём? Да о том, о том же всё…

Возвращается в комнату, у окна закладывает руки за спину. В черном стекле отражается его лик, и величайший тыкает в него пальцем:

– Ну ты, клон! Или ты кло‑ун? Правда, что ль, не в деньгах счастье? А в чём тогда? В общественном положении?.. Или как у кинобрата – в правде? Так у тебя ни того, ни другого. Скрипишь теперь: «жизь не удалась»? Да ла‑адно, поехал и поехал… Не грусти. Авось прорвёмся. Возрастной крыз… как там его называют?

Тянется задёрнуть шторы, но… их нет – потрясает кистью и по‑театральному роняет руку – безнадёга, мол.

– Невезуха, короче, господа, за невезухой… и невезухой погоняет. Кривляешься?

Скрип двери. Величайший вздёргивает плечи, как при толче в спину. «Клоун» в окне округляет глаза и губы – задерживает дыхание. Величайший облегчённо выдыхает облачко пара на стекло, в этом мутном пятнышке прорисовывается администраторша. Шмыгая носом, она поправляет чепчик и завозит на визгливых колёсиках обогреватель. Говорит также противным голосом:

– Электричество наладили. Вот вам. Чтоб совсем не околели, мужчин‑на… Привыкли у себя в Москве – тепло чтоб!