Боги умирают в полночь

Однажды, когда другая машина была близко, я видела, как разрывается человеческий череп от какой‑то специальной бронебойной пули. Я не плакала, не кричала, у меня не было нормальной детской реакции на подобную картину. Я впала в ступор. Я ничего не чувствовала, перестала слышать, я просто смотрела на человека без головы, на рваный край шеи и осколок челюсти, на конвульсивно подергивающуюся правую руку. Я видела это, даже когда за нами уже никто не гнался, и машина противника осталась далеко позади, потому что без головы продолжать погоню сложно.

Я видела это однажды и во сне. Как добрый «свой» дядька с конфетой разнес бронебойной пулей череп Сашки Щеглова, а я присыпала ее снегом, но снег быстро напитался Сашкиной кровью и стал красным. Тогда я присыпала еще, но снег все равно краснел на глазах. Я все сыпала и сыпала снег, уже и самого Сашку засыпала, а снег все краснел. Тогда я села рядом и начала надрывно плакать, не потому что у моего почти друга больше нет головы, и оттого он умер, а потому что мне никак не удавалось засыпать снегом это проклятое кровавое пятно.

Сейчас погони не было. Мама выбежала из дома и с командой «трогай» прыгнула в машину. Я смотрела в окно, и видела как железный петух, вертящийся на крыше дома, от взрыва взлетел в космос. Машина ревя мотором рвалась в ночь. Минут через десять мама обернулась назад и кинула на меня взгляд.

– Ритка, ты тут?

Я ничего не ответила и уставилась в окно. Иногда мне казалось, что она хочет забыть меня в очередном месте отхода.

 

Мы долго ехали и я заснула. Мы ехали еще бесконечно долго. Когда тайными разбитыми дорогами мы пересекли границу Грузии, мама сказала мне что больше я не Ритка, а Марина Волкова, а она Тамара Волкова, моя тетка.

– Запомнила? Марина Волкова. Повтори.

– Я Марина Волкова, ты Тамара, моя тетка, сестра моего умершего отца. Сюда мы приехали к дальним родственникам. Ты швея, я сирота. Я все помню, мам.

– Не мамкай! Я тетя, не мама! Поняла? – крикнула мама, больно схватив меня за запястье, – и не дуй губы, я между прочим ради тебя это делаю. Чтобы ты смогла в школу пойти как все нормальные дети. Про нормальность помнишь? – уже более спокойным тоном спросила мама.

– Да, я нормальный ребенок, жила в Воронеже, ходила в детский сад, – я задумалась, – а если меня кто‑нибудь спросит про детский сад? Я ведь не знаю что это такое и чем там дети занимаются.

– Мы же с тобой смотрели на детский сад. Помнишь, там павильоны, где дети играют и грибки всякие, песочницы. Спят они там жрут и играют, – мама задумалась. – Ничего не говори если спросят, говори что не помнишь. Только не придумывай историй, если не знаешь что ответить говори что не помнишь. Что у тебя после смерти родителей амнезия. Поняла?

– Амне что?

– Амнезия. Это когда человек не помнит нихрена, провалы в памяти.

– Ладно.

– И никаких друзей! Ты туда учиться идешь, а не друзей заводить.

– Я думала, что у нормальных детей есть друзья, – разочарованно сказала я.

– Как бы да, но ты как бы не совсем нормальный ребенок, полунормальный, понимаешь? Играла с куклами, а не с мамиными пистолетами, смотрела мультики по телевизору, а не за соседями по тепловизору, и что такое кокаин и ЛСД не знаешь, в этом твоя нормальность, – мама закурила очередную сигарету. – Ладно, Вахтанг найдет тебе такого же как ты ненормального ребенка, который тоже с ножами и автоматами. Будет у тебя друг. Только о нем другим нельзя будет рассказывать. Но зато один целый друг. Настоящий. С которым можно и о жизни и о чувствах.

Я погрузилась в мечтания. В обещанного друга которого найдет какой‑то Вахтанг я не верила, мама очень редко выполняла обещания. Я мечтала о том, что было бы если бы я была нормальным ребенком. Наверняка тогда я ходила бы в детский сад! Спала бы, жрала бы и играла бы. Что может быть лучше чем быть нормальным ребенком и ходить в садик? Мама сказала что дети не любят садик. Дураки они полные.

 

Мы прожили в Тбилиси целых два года. Вахтанг устроил меня в русскую школу, я хорошо помню свой первый день там. Я очень боялась, что меня начнут расспрашивать о садике, в который я не ходила, но все обошлось. Никогда раньше вокруг меня не было столько людей одновременно, а тем более детей. Они просто подходили ко мне и о чем‑то со мной заговаривали, что‑то показывали или рассказывали. А потом так же спокойно отходили от меня и подходили к другим, все так же спокойно заводя разговор.

Для меня все было в новинку и все было дико. Мой социум состоял из мамы, периодически меняющихся ее мужиков, дядек, которые куда‑то нас увозили во время отхода и очень редких моих «нянек». Из всех этих людей неизменной была только мама, да и ее я видела не каждый день.

Мы жили в частном доме на окраине Тбилиси, с нами жил Вахтанг, по непонятной для меня причине у него была кличка Жора. Я помнила наизусть многие реплики из любимого фильма, так Георгий Иванович, он же Гога, он же Гоша, он же Юрий, он же Гора, он же Жора превратился в Гогу. Вахтанг был незнакомым мне дядькой со странным акцентом, а Гога стал моим таким долгожданным и наверное единственным в жизни другом.

Сначала мы с мамой жили вдвоем, а потом, недели через две, однажды утром я увидела совершенно голого под кухонным фартуком и жутко волосатого Вахтанга. Он пек мне блинчики и растерялся когда меня увидел. Я спокойно села за стол. Подобная картина для меня была не в новинку, ну только с той разницей, что предыдущие мужики не готовили, и не надевали на себя фартук.

Вахтанг обернулся ниже пояса кухонным полотенцем, чтобы не сверкать своей голой задницей, и поставил передо мной тарелку со стройной стопкой тончайших блинчиков и банку сметаны.

– Чай будешь? – спросил он меня, – настоящий, грузинский, – он сделал ударение на последнее слово так, будто Грузия была исторической родиной чая.

Я кивнула головой. Вахтанг поставил чайник, и вышел из кухни. Через две минуты вернулся одетый, налил две огромные чашки чая и сел рядом со мной на стул.

– Я считаю, что нам с тобой нужно как следует познакомиться и подружиться, – с улыбкой говорил Вахтанг, пока я запихивала в рот очередной блинчик. – Мы с твоей мамой, – он запнулся, подбирая правильные и доступные для моего понимания слова.

– Спите вместе, – помогла я ему, – я уже поняла. Если какой‑то мужик разгуливает голым, значит он спит с мамой, так мне кто‑то сказал. Я бы тоже с ней спала, но она не разрешает, – грустно добавила я.

– Да, – Вахтанг был явно растерян, – именно поэтому я считаю, что нам с тобой нужно подружиться, мне бы этого хотелось. Что скажешь?

– Зачем? – удивленно спросила я.

Я искренне не понимала зачем ему со мной дружиться. Да и от слова дружба меня кидало в дрожь, потому что мама не будет жалеть подзатыльников, если я обзаведусь другом.

– Потому что мы с твоей мамой близкие друг другу люди, и я хочу участвовать и в твоей жизни. Хочу делать с тобой уроки, вместе ходить за грибами, кататься на велосипеде, играть в снежки.