Боги умирают в полночь

От Гоги пахло табачным дымом, этот запах всегда ассоциировался у меня с ним. Тут до меня дошло, что я сейчас навсегда потеряю его. У меня внутри что‑то оборвалось, бог меня бросил, Гога сейчас тоже бросит. Я вцепилась в его шею и рыдала так, как никогда в жизни. До того момента мне еще никогда не было так больно. Я думала, что я умру, если отпущу его. Гога взял меня на руки и сел со мной на диван.

– Конечно увидишь, что ты такое говоришь! Не плачь моя маленькая, не плачь, – повторял он.

Спустя какое‑то время во мне не осталось слез и я ослабила хватку, на шее у Гоги остались красные следы от моих рук.

– Я хочу покреститься, но я не знаю как. Ты мне поможешь? Мама сказала, что я ерундой всякой занимаюсь, и ноги ее в церкви не будет, потому что бога нет, а я верю во всякую чушь.

– Конечно Рита. Я завтра схожу в церковь и узнаю по каким дням у них проходит крещение.

Теперь Гога очень редко называл меня дэдико, теперь он называл меня почти всегда по имени, говорил, что я уже большая девочка, и должна к этому привыкать.

Позже мне позвонила мама и сказала, что сегодня не придет домой, и чтобы я ее не ждала.

– Мама сказала, что придет завтра, а может и послезавтра. Пожалуйста, не уходи, останься сегодня ночевать здесь, – жалобно сказала я Гоге.

В моих глазах стояли слезы, видимо он боялся, что я снова расплачусь и сказал что останется. Было семь часов вечера, в Тбилиси мы с Гогой всегда ужинали в семь, если оставались одни.

– Давай поужинаем? – предложил Гога.

Я кивнула головой и открыла холодильник. В нем было пусто.

– Так Рита, ты уже большая девочка, и пора бы тебе научиться готовить. Одевайся, пойдем в магазин, а потом мы что‑нибудь приготовим, хорошо? – сказал Гога, закрывая дверцу холодильника.

Он оглянулся, в кухне меня не было, вышел в коридор. Я стояла возле двери обутая и с сумкой на плече. Эту сумку мне недавно принес Гога, я же уже большая девочка, а значит у меня должна быть взрослая женская сумочка. Внутри нее было пусто, но это было не важно. Главное что была сумка, и что сегодня Гога не уйдет, и будет как раньше делать со мной что‑то. В магазин – так в магазин, готовить – так готовить, мне было все равно что делать, главное, что делали мы с ним это что‑то вместе.

Мы сварили харчо и сделали чанахи, также сделали хачапури, правда из готового теста, и Гога сказал, что это не то, тесто надо делать самому.

– Может ты передумаешь уходить? – спросила я осторожно.

– Ты не представляешь, как тяжело далось мне это решение. Я люблю твою маму больше всего на свете, и тебя тоже очень сильно люблю. Но я многое понял, эта жизнь не для меня. Твоя мать тянет меня на дно, я боюсь, что мы очень плохо кончим.

Я не понимала какая «эта» жизнь не для него. Разве вообще существует другая жизнь? Но спрашивать об этом не стала.

– Забери меня с собой, пожалуйста. Я не нужна маме, и так всем будет лучше.

– Я поговорю об этом с ней, – ответил Гога после некоторого молчания, – пока обещать ничего не буду.

 

Утром я проснулась от охов‑вздохов, так я называла звуки, которые издает мама, закрываясь в комнате с каким‑либо мужиком. Она никогда не стеснялась моего присутствия в квартире. Гога был первый кто просил ее вести себя потише.

– Да плевать мне на нее! Она все равно ничего не понимает, – как‑то сказала мама, и Гога оставил попытки утихомирить ее.

Наверное они помирились, подумала я. Пока я была в ванной Гога ушел. Когда я зашла на кухню мама варила кофе.

– Где Гога? – чуть ли не плача спросила я маму.

– Да никуда не делся твой Гога. В церковь пошел, ерундой этой твоей заниматься, – мама повернулась и посмотрела на меня. – Только не хнычь! Что тебе вообще взбрело в голову? Зачем тебе вдруг приспичило креститься?

– Так бог хочет.

– Откуда тебе знать чего он хочет? Выдумываешь херню всякую.

– Нет. Я знаю что он есть. Я это чувствую, чувствую его присутствие.

– Зря я оставляла тебя со Светкой, забила тебе дуростью всякой голову.

– Почему ты так против? Ведь хуже мне от этого не будет.

– Не знаю. Может ты и права, хуже не будет, – уже спокойно сказала мама, – я только не понимаю, зачем тебе это нужно, откуда такая потребность в боге?

– Он мой друг. С ним же можно дружить?

Мама смотрела на меня и молчала. На ее лице была скорбь.

– Да. Дружи с богом, если хочешь. Может ты когда‑нибудь простишь меня, – после некоторого молчания добавила она.

Я не стала спрашивать за что мне нужно прощать ее. Мне не хотелось с ней разговаривать по душам, потому что всегда подобные разговоры заканчивались ее слезами и обвинениями меня во всех грехах.

Вернулся Гога, он улыбался, и не разуваясь зашел на кухню.

– В субботу идем креститься! Ты довольна, девочка моя?

– Прекрати с ней сюсюкать, она уже большая, – огрызнулась мама.

– Смотри что я тебе купил, – Гога достал что‑то из кармана, не обращая внимания на мамин комментарий.

Он положил передо мной золотую цепочку с крестиком, сказал, что это будет знак того, что я крещеная, что крестик надо будет беречь и охранять как символ своей веры. Я крепко обняла его за шею и поблагодарила.

– Вы с мамой помирились? Ты останешься? – тихонько шепнула я ему на ушко.

– Да, дэдико.

– Вахтанг, прекращай! – снова крикнула мама, – и не держи ее вот так!

Я висела на Гоге, обвивая его ногами за талию, а он поддерживал меня за попу.

– Она всегда для меня будет малышкой, – сказал Гога, опуская меня на пол, – но я буду стараться, я помню, она уже большая.

Тетя Света рассказывала про таинство крещения, она говорила, что в этот момент у человека появляется ангел‑хранитель, и что теперь они с богом неразделимы, теперь бог всегда будет с ним. Она говорила, что если человек крестится в сознательном возрасте, то чувствует прикосновение бога. Я почувствовала прикосновение только ледяной воды, и от батюшки воняло старостью. Это единственное, что сохранилось в моей памяти о крещении. Мы были с Гогой, и он стал моим крестным отцом. Еще с нами была какая‑то женщина, которую я видела в первый и последний раз в жизни, она была моей крестной матерью. Я даже не помню как ее зовут. Мама наотрез отказалась с нами идти, сказала, что у нее месячные, а с ними в церковь входить нельзя. Я выполнила свою часть уговора – покрестилась, а бог выполнил свою – оставил Гогу.