Цефеиды. Андромеда

Мингю стоит в дверях с пакетом деревенской картошки из макдака в одной руке и полувскрытым сырным соусом в другой руке и чувствует себя чертовски глупо. Зубами достает одну дольку картошки из картонной коробки и задается вопросом, когда он успел сказать, что любит именно сырный соус.

Он почти успевает раствориться в приятном «нигде», выпив половину банки пива и чувствуя тяжесть от съеденной картошки, которой почему‑то оказалось слишком много для одного, как спокойствие нарушает дверной звонок. Чонхо лениво поднимает голову, которая лежала на его плече, и ставит фильм на телевизоре на паузу.

– Соседи?

– Не думаю.

Он идет в коридор, а Мингю стекает с дивана безвольной личинкой и со вздохом ставит недопитую банку пива на журнальный столик. Сейчас бы закинуться под завязку и спать лечь, честное слово. Или еще чего. Но это лучше без пива.

– Ты чего? – слышит он со стороны прихожей и сразу весь подбирается.

Как в компьютерной игре, где графика подвисает и жрет твоего героя пикселями, он наблюдает за тем, как в гостиную заходит Сонёль. Мингю – страшно. Ему пиздец как страшно становится, потому что он еще ни разу не видел настолько разъяренного выражения чужого лица. Он даже рот разинуть не успевает, как ему прилетает кулаком по челюсти с такой силой, что он едва не падает, в последний момент успев схватиться за спинку дивана.

– Ты, – тычет пальцем Сонёль, – мудак, – выдыхает он и хочет ринуться вперед, чтобы зарядить вторым кулаком, но Чонхо хватает его под руку.

Мингю трет пальцем расшибленную губу и ноющий подбородок, выпрямляется. Смотрит на чужое взбешенное лицо и хочет спросить, в чем дело, но стихает, едва видит в глазах Сонёля надрывное отчаяние, от души разбавленное неверием.

– Ты, блядь, – рвется тот вперед, но Чонхо крепко держит его, – убью тебя на хуй!

– Да успокойся ты хоть на секунду!

– А ну пусти меня, и я тут же успокоюсь!

– Чонхо, – мягко, но все равно отрешенно просит Мингю, – отпусти его.

Сонёль с раздражением выдергивает рукав рубашки из чужой хватки, тяжело вздыхает, раздувая ноздри. Мингю во все глаза смотрит на него, подмечая самую крошечную смену эмоций на его лице. От него отворачиваются, встряхивая обеими руками, и сочно матерятся куда‑то в воздух.

– Если бы мог, прибил бы тебя на месте, – выплевывает Сонёль, стреляя глазами в его сторону.

– Почему? – с пустотой в голосе спрашивает Мингю, боясь ответа.

В него швыряют сложенный в несколько раз лист бумаги, который он не может поймать. Поднимает с пола и медленно разворачивает, пытаясь игнорировать дрожащие пальцы. И смотрит на ту самую фотографию зеркала, на которой изображены его первый официальный владелец и семья. То самое фото, что Тэён приволок, проторчав в библиотеке пару дней.

– Я с самого начала думал, что херня какая‑то, а теперь выясняется, что… Вот это? – орет Сонёль. – Да как ты вообще мог?

– Мог что? – Мингю мнет в руках бумагу.

– Я думал, что мы друзья, – чужие глаза устремляются в пол, – а ты…

– Но мы, – он заикается, – но мы… Мы не…

Внутри когтями скребет настоящий монстр. Он елозит острым по легким и едва ли дает вздохнуть. Мингю хочет, очень. Но не может. Стоит только, комкая лист бумаги в руках, и хлопает ртом, молясь про себя, чтобы это просто было сном.

– Тихо, – Чонхо кладет руку на плечо Сонёля, – не бесись. – Но его ладонь резко скидывают.

– Все это время я думал, что с ума схожу. – Сонёль трет ладонью лицо. – Что я кретин и мне просто показалось. А потом вы… А потом вы начали вот это все! – Он со злостью отшатывается в сторону, едва замечая, как Чонхо наклоняется в его сторону. – Я столько раз внушал себе, что мне показалось, но… – Он стреляет взглядом в сторону Мингю. – В который раз я убедился в том, что никогда не ошибаюсь.

– И? – Мингю выпрямляется. – И что теперь?

– К черту ты идешь, вот что! – кричат ему в ответ.

– Угомонись, – он ступает ближе, хватая Сонёля под руки, но тот брыкается, – просто угомонись.

– Не трогай меня, ты, кусок…

– Угомонись.

Мингю не особо запоминает, сколько они стоят вот так – вполоборота. Он – крепко сжимая Сонёля в объятиях, а тот – подняв руки, будто в последний момент решив принять позу, чтобы залепить кулаком по лицу. Мингю сжимает руки еще сильнее и судорожно вздыхает. Чувствует запах лимона и сигарет. Жмурит глаза от невозможности заплакать, потому что знает, что так пахнет Сонёль.

– Эй, – бурчат ему на ухо, – а ну пусти.

Мингю отстраняется, пряча взгляд, и впервые в жизни жалеет, что не может становиться невидимым. Сонёль смотрит в пол, сжимая губы настолько плотно, что те попросту пропадают, и прикрывает глаза.

– Почему ты просто не мог сказать…

– Никто не должен был знать, – тихо отвечает Мингю, – это вышло случайно.

– Просто скажите мне, что это шутка. Я пришел сюда, чтобы мне сказали, что все это – шутка. – Голос Сонёля срывается, и он отворачивается.

– Это правда.

– Я ведь знал, что вы мне ни слова не скажете. – Сонёль резко оборачивается и наставляет на Мингю палец. – Потому что вы оба два долбоеба, что держатся только друг за друга. Мне пришлось… Господи, да мне пришлось Тэёна чуть ли не в унитаз головой макать, чтобы он заговорил. – Он медленно садится на один из стульев рядом с обеденным столом.

– С унитазом ты переборщил, конечно, – не к месту встревает Чонхо.

– Да иди ты, – огрызаются на него и склоняют голову. – Черт побери, все это время… все это время, блядь…

Мингю смотрит на чужое отчаяние и просто не знает, что делать. Что сказать. А еще не понимает, чем подобная реакция вызвана. Ведь они… Они с Сонёлем знают друг друга едва ли месяц. И этот факт теперь известен им обоим. Тогда почему человек напротив на составляющие рассыпается от осознания, что ему врали все это время? От осознания, что ему лгал совершенно посторонний человек? Кто Мингю такой, чтобы из‑за его лжи желать взорвать половину города?

– Я не понимаю, почему, но, – он присаживается на корточки перед Сонёлем, – прости. Поверь мне, я ни разу не хотел тебя обидеть. Я просто… я просто должен был незаметно исчезнуть. И чтобы никто ничего не заметил.

– Ничего не заметил? – Сонёль усмехается. – Этот месяц – лучшее время за все два года, что я тебя знал. То есть… – он трет лоб и начинает истерически смеяться, – не тебя. Да, не тебя.

У Мингю вся жизнь куда‑то проваливается. В самую бездну проваливается, потому что он смотрит на человека, от которого хотел скрывать себя до последнего – не потому, что Сонёль не имеет права знать, а потому, что искренне верил, что так будет лучше. А теперь перед ним сидят, на атомы рассыпаясь, и утверждают, что он – мудак. Мингю усмехается. И правда. Он – мудак.