Цефеиды. Андромеда

Сложно выразить словами чувства, когда сидишь в кругу людей, которые когда‑то были в твоей жизни, но ушли, растаяли в воспоминаниях, будто снег по весне. И в размытой луже ты видишь их отражения, которые исчезают, испаряются безвозвратно на солнце, которое печет своими лучами из будущего, обреченного на то, чтобы все‑таки наступить. Сложно выразить словами чувства, когда дышишь полной грудью, а легкие заполняют давно забытые, как ты думал, запахи из детства. Ты весь в них, они все в тебе, это как отдельная Вселенная со своими законами. И все, что остается, – только делать вдох за вдохом, умоляя себя запомнить этот момент навсегда.

Сложно выразить словами чувства, когда понимаешь, что потерянное однажды ты потеряешь снова, вернувшись в то место, которому принадлежишь. Мингю бросает на Чонхо долгий взгляд, плавая в мыслях где‑то между «не хочу» и «я должен».

«Выбор есть всегда», – твердят умники, которых он ненавидит всей душой. Потому что они никогда не были там, где Мингю есть сейчас. Тут нет перепутий, нет перекрестков. Есть лишь тысяча дорог, у которых один общий конец, а за ним – ничего. И нужно повернуть назад.

– Чонхо, – мать Мина взмахивает руками, резко поменявшись в лице, – боже, как я могла забыть!

Она поднимается с места и убегает куда‑то. Возвращается всего через минуту с пачкой каких‑то бумаг и протягивает их Чонхо.

– Когда я к вам заезжала недавно, то проверила почтовый ящик. Хотела сразу отдать, но из головы тогда совсем вылетело из‑за… – Женщина качает головой, не решившись продолжить. – Простите, обычно я не такая рассеянная.

– Все в порядке, – мягко улыбается Чонхо. – Если бы вы этого не сделали, то никто бы не сделал. Сами знаете, что мы в почтовый ящик почти не заглядываем.

– Там письмо, – вкрадчиво извещают его в ответ.

Он опускает взгляд на бумаги, сплошь состоящие из всяких рекламных листовок, и вытаскивает из середины тонкий конверт. Мингю, сидящий рядом, застывает с ложкой в руке и умоляет себя не подглядывать. Не спрашивать. Сделать вид, что он не слышал и не видел ничего, потому что это его не касается.

Но все равно смотрит на конверт в чужих руках и видит в адресе отправителя «Нью‑Йорк, США».

– Забавно это, – говорит мать Мина. – Сейчас все отдают предпочтение всяким мессенджерам, а кто‑то все еще пишет письма от руки!

– Иногда я думаю, что тут есть чему поучиться, – улыбается Чонхо и прячет письмо в карман. – Игнорируя прошлое, мы не можем полноценно жить в будущем.

Мингю кажется, что что‑то идет не так. Неправильно совсем. Не по тому пути. Он откладывает ложку с растерянным лицом и извиняется, после уходя в уборную. Умывается холодной водой, смотрит долго на свое лицо в зеркале и думает, что не хочет больше быть тем, кем его знают остальные. Не хочет быть собой.

И он не понимает, зачем другие цепляются за то, что лишь всплеск, вспышка – нечто мимолетное, стремительно тающее. Зачем тебе падающая звезда, зачем тебе комета, зачем все звезды, вместе взятые, если есть солнце? Мингю смеется в свое отражение немного истерично и вытирает со щек капли воды.

Они возвращаются домой к десяти вечера. Мингю по пути едва ли произносит пару фраз, разглядывая то Сеул сквозь окно такси, то свои руки. А иногда смотрит на карман Чонхо, который слегка топорщится от конверта. Хочет, правда очень хочет узнать, что там. Кто тот человек, что написал. Зачем он пишет. Почему Чонхо нужны эти письма. Ведь нужны же, верно?

Когда Мингю подходит к окну на кухне, на улице начинает накрапывать дождь – слишком мелкий, чтобы его заметить с первого взгляда. Он давит в себе глупое желание вытянуть руку и поймать пару капель. Думает вдруг, сидят ли сейчас перед окном Тэён и Мин. Гадают ли, будет ливень или нет. Они не виделись всего несколько дней, а чувство такое, будто целую вечность.

Мелкий дождь заканчивается около двенадцати ночи. Мингю к этому времени так и не решается спросить у Чонхо, кто тот человек, от которого он получил письмо.

 

 

– Ты уверен, что хочешь именно такой цвет? Он будет быстро вымываться. – Высокий парень с вытатуированным на шее крестом с интересом разглядывает волосы Мингю.

– Не быстрее, чем пепельный, – хмыкает тот.

Он и сам не до конца понял, как оказался в этом кресле в салоне. В какой именно момент осознал то, что происходит, – когда Чонхо скинул ему в катоке адрес или же когда ехал в метро. Черт его знает. Да и есть ли хоть какая‑то разница. Мингю разглядывает свое отражение из‑под отросшей челки, что уже давно утратила свой серебристый цвет, и в который раз за последние дни хочет перестать быть собой.

(Не дни. Всю жизнь.)

Он осторожно чешет голову, возвращаясь домой, потому что кожа дико зудит, как и обычно после каждой покраски, и избегает взглядов на себя в любой отражающей поверхности. Мингю знает, что выглядит хорошо. А еще знает, что все осталось по‑прежнему. Странно и глупо думать, будто, изменив цвет волос, ты изменишь самого себя. Но ведь нужно начать хоть с чего‑то?

Чонхо роняет поводок, когда Мингю переступает порог квартиры. Куки начинает возмущенно выть, словно решив, что его передумали выгуливать.

– Это… в смысле… – Чонхо подбирает поводок, не сводя взгляда с чужих волос. – Тебе идет. Но почему такой цвет?

Мингю пожимает плечами. Решает не говорить, что потому, что ближе к закату облака на лавандовом небе становятся мятными. Такие яркие и в то же время такие чужие. Пятнами на небосклоне. И лишь несколько минут перед тем, как зайдет солнце.

(Он – это мгновения.)

Они вместе выгуливают Куки, молча поглядывая друг на друга. Чонхо – потому что разглядывает чужие волосы, Мингю – потому что все еще думает о вчерашнем вечере. И письме, которое Чонхо так и не открыл.

– Я Сонёля позвал вместе с нами, – роняет он, когда они заходят в лифт.

– Куда? – Мингю не понимает.

– Ну, – Чонхо нажимает кнопку с номером нужного этажа, – завтра.

Он долго рассматривает Куки, который трется о его ногу, а потом поднимает взгляд. Честно не хочет строить причинно‑следственные связи в своей в голове, но они строятся сами.

– Ты уверен?

– Почему нет? Он уже ездил вместе с нами. – Чонхо легко улыбается. – Да и в том доме совершенно нечем заняться, поэтому…