Центурион. Первая книга цикла «Геония»

Джулия, тогда еще не Белочка, оказалась в Центре в двенадцать лет – минимальный возраст, дозволяющий обследование. Отец сам отвез ее туда на своем низком, бесшумном, раскрашенном под малахит каре – последний писк моды для граждан средней руки. Джулия, придавленная ожиданием, молча лизала холодный цилиндрик мороженного, больше всего боясь измазать сиропом кожу сиденья.

Центр принял новую пациентку в свою необъятную стеклянную и блестящую утробу, ярко полыхнул контроль‑индикатор пси‑турникета. Женщина в белоснежном тугом колпачке под расписку забрала потомство Реджинальда. Родитель по традиции на несколько минут остался с ребенком‑сенсом наедине. Он что‑то говорил: о даре, долге, блестящих перспективах, но с тех пор время беспощадно опустошило память Белочки. Зато она точно помнила, почему плохо слушала отца: по пластиковому стеклу панорамного окна полз, расправляя зеленые крылышки, твердобокий круглый жучок. Отец ушел не оборачиваясь – прощально мелькнула сутуловатая спина в вельветовом пиджаке и блестящие задники остроносых ботинок.

В Центре Калассиана она провела год…

Скрип тормозов – и воображаемый калейдоскоп сломался, а яркие стеклышки воспоминаний бойко разлетелись во все стороны.

– Привет, Белочка! – лохматый тип высунулся из окна притормозившей машины, –Подвезти?

– Джейк?

Полузнакомый клиент салона «Виртуальные приключения» весело кивнул и распахнул дверцу. Климатическая установка машины обдала Белочку свежестью, легким ветерком и запахом горного озона.

– Куда – юго‑восток? Нет проблем. Поехали.

Ментальная аура Джейка приятно успокаивала – она была простой. Жужжал двигатель, Белочка закрыла глаза, подставляя лицо фальшивому ветерку кондиционера и думая о своем…

…В Центре Калассиана она провела год – чистый, стерильный, как стеклянные стены. Сотрудник, который выписывал Джу, был краток – тринадцать лет пациентки предполагали возможность понимать если не все, то главное. Реджинальд Симониан, слушая, кусал побелевшие губы. Да, у его дочери сильный врожденный дар. Нет, полноценным псиоником она не будет. Верх возможностей – снять болевой синдром, стимулировать резерв организма пациента.

– Поздравляю, у вас прекрасная дочь, Симониан, добрая девчушка, но не боевой псионик. Она чувствует, понимаете, чувствует боль другого человека как свою, мало того, воспринимает его… психическую и физическую целостность как собственное благо.

Сухая рука отца жестко, до боли сжала пальцы Джу – она безуспешно пыталась выдернуть онемевшую ладонь.

– …нет, коллега, ее специфические способности не могут быть нами использованы. Техника и препараты лучше справляются с теми же проблемами. Простите, но Центр в сотрудничестве не заинтересован.

Симониан уже не слушал объяснений – ботинки доктора философии четко печатали шаг на выход – по стандартной тропе неудачников. Пойманная за руку Джулия семенила, пытаясь успеть за отцом. Попытка сделать пси‑карьеру закончилась для нее сокрушительным поражением…

Калассиановская клиника научила Джу кое‑каким полезным вещам. Например, ставить пси‑барьеры, чтобы не превратиться в зеркало, безвольно отражающее колебания чужих желаний. Родитель ожесточился, переживая крушение надежд – в его глазах дар ребенка фатально обернулся уродством. Мать молча уходила на кухню – плакала она там или просто еще раз вытирала и так до блеска протертые чашки. Через год Центр Калассиана оказался жертвой иллирианской диверсии, голубая пена, в которую превратился стеклянный монстр, пышно оседала на асфальте. Еще через два года шестнадцатилетняя Джулия назло судьбе поступила в медицински колледж университета Параду и съехала из родительского дома навсегда.

Город‑курорт на западном побережье встретил ее обольстительным великолепием. Когда‑то над созданием райского уголка вовсю потрудились архитекторы и художники. Виды на залив, стремительно‑легкие сооружения и парки сначала рисовали вручную и лишь потом воплощали в зелени и камне.

Цвели магнолии, шумел белопенный прибой, играли цветомузыкальные фонтаны. Обильно натыканные в укромных местах детекторы улавливали настроение публики, на ходу меняя программу цвета и звука – зрелище получалось феерическое: от багрово‑пламенной страсти до жемчужно‑серой грусти со множеством промежуточных оттенков. С заливом тоже поработали на славу. Здесь было все – и «дикий» берег с валунами, и рукотворный риф, и водяной театр, с непременными прогулками верхом на сиренах. У причалов покачивались почти настоящие древние парусники (имитация, которая дороже оригинала). Буйство красок, ограниченное строгими рамками замысла, завораживало. Изнанка роскошных декораций – дешевые пыльные отели и сомнительные притоны юго‑восточной окраины – без нужды не мозолили глаз.

Университет, впрочем, тоже устроился в некотором отдалении от шумного суетного центра, здесь царила деловитая атмосфера, присущая каленусийским храмам науки.

Джулия полюбила, закрыв глаза, нежиться в мягком библиотечном кресле. Пси‑установка хранилища понимала ее «с полумысли». На темном экране опущенных век складывалась мозаика извлеченной из машины информации – картины, движение, мягко плывущий текст. Нейтрально‑инертный, покорный псевдоразум машины не заставлял Белочку удерживать барьер.

Первый год пребывания в Параду подходил к концу. Газеты пестрели заголовками – как раз начался третий пограничный конфликт. Джу плакала вместе со всеми, стоя в непривычно‑скорбной толпе под ультрамариновым небом: полиса развлечений достигла весть о потерях в долине Ахара.

Когда Джулия сняла пси‑барьер, ее захлестнули волны скорби и она терпела, сколько могла, утешая самых отчаявшихся. К утру усталые люди, выплеснув ярость, разошлись.

…Официальный траур длился три дня. Потом («время – деньги») рекламу увеселительных заведений возобновили. Измотанная пси‑перегрузкой студентка Симониан брела по мраморным коридорам колледжа, совершенно придавленная изменчивостью людской натуры. Ее окликнули. Незнакомый парень, парой лет старше, улыбался, протягивая брошюру «инициативного комитета за возвращение утраченных территорий». Листовку Белочка взяла, потом нехотя остановилась поболтать. Так Джу встретила его.

Авель был великолепен. Авель был сама искренность. Авель (несмотря на тщательно удерживаемый пси‑барьер) угадывал ее мысли, как свои. Авель был чист и красив красотой античного полубога. Авель, возможно, любил ее. Они вместе шли в залы Колледжа и на улицы Параду. Он первым назвал ее «Белочка» – за коротко обрезанный поток волос цвета самого темного каштана.

Кипела и бурлила задорная весна. Авель и его друзья требовали от властей активного вмешательства в проблему Ахара. Департамент Обзора молчал, предоставляя молодняку свободно выпускать пар. Белочка, закрыв глаза, на память диктовала ментальному копировальщику текст обращения. Поздними веерами цокот ее каблучков отскакивал от спящих стен, наполняя задором пустое пространство. Плакаты клеили, пока все спали, «на видном месте», утром владельцы магазинов скребли пятна клея на витринах и яростно поносили университетских дураков.

Однажды, когда Авель и Джу уже успели испортить полдесятка витрин, их заметил одинокий сердитый полицейский. Возможно, сказались воспитательные навыки, приобретенные пожилым мужчиной в собственном семействе – его толстые пальцы ухватили Белочку за ухо и больно вывернули мочку. Перепуганная Джу неистово заорала.