Чесотка попугаев. О любви и не только. Очень женская проза

Во второй жизни я гуру интеллектуальной романтики. Эдакий проводник в мир прекрасного, всезнающий глубоко философствующий тьютор, направляющий сбившиеся с пути души в лоно их собственной судьбы. А не оборзела ли я с такими посылами выступать? Я отвечу – ни капли. Кто возложил на меня эту миссию не очень понятно, но каждый из нас рождается зачем –то. Видимо, я – за этим. Сопрягать свой духовный рост с развитием более молодых и слабых душ. Тяжелая работа, надо сказать. Много слез, разочарований и пота. Но какое удовольствие! Какой свет! Мне нравится. В этой жизни есть: ах, Питер (с придыханием), ах, море (с замиранием сердца), ах, Моне (с закатыванием глаз), ах, индийские мантры (о, Боже, бесподобно!), ах, театр (тут вариантов два – потрясающе! до мурашек! Или фу, какая безвкусица! примитив! сельский клуб!). Туда же – золотая осень (как романтично!), цветение весны (божественно!), у неба обязательно вкусный цвет, закат тает как клубничное мороженое, неизменны мартини, шляпка, запах дорогих сигар и оркестр Глена Миллера. Да, и Джойс. Джойс всенепременно… В этой жизни все живенько, одухотворенно, затейливо и прекрасно пахнет.

В третьей жизни я самая молодая и пульсирую радостью. Живая. Я ношу, не стесняясь джинсы, шапку с помпоном и сумку‑седло своей дочери (она не знает об э том). Хотя, о чем я? Мне двадцать три. В этом возрасте у меня еще детей не было. Я встречаюсь с офигенным парнем на два года старше и отзываюсь на странное имя из двух слогов. В этой жизни есть смех без причины, валяние в сугробе, танцы посреди улицы, наушники в ушах, дискотека восьмидесятых, бесконечные поцелуи до растрескавшихся опухших губ под каждым фонарем, дешевые кафе (кофе исключительно из одного стакана) и ночное такси (заднее сидение и обязательно за руку). Здесь все просто и очень честно. Тут все настоящее. Здесь я легко и непринужденно прорастаю сквозь асфальт.

Больше всего на свете ненавижу выбирать. И если мне откуда‑то сверху прикажут определиться, сделать этого я точно не смогу. Умрет часть меня. Ни одну из этих жизней я никому не отдам…

 

***

Они стояли, в ужасе оцепенев, втроём над образовавшейся ямой, вцепившись друг в друга ледяными пальцами. Крупные капли пота стекали по небритым лицам. У каждого из них мгновенно перед глазами промелькнул список собственных грехов. Огромный или чуть меньше… На самом деле, длина списка зависит только от свойств памяти. Но, не будем об этом…

Языки пламени вырываются откуда‑то из недр и обжигают края изломанного асфальта. «Спаси, Господи!! Свят! Свят! Свят! Его‑то в ад за что??! Святой человек. Безотказный! Все для других, сам бессребреник, последнюю копейку отдавал, живота своего не жалел. То родителей, то жену, то детей опекал – голубил, милостыню раздавал! Котят подбирал бездомных, старушек через дорогу переводил. Сам‑то всегда в одном и том же пиджачке заношенном, в кепочке засаленной! Трудился без конца, не покладая рук! Днём и ночью!!! И врагов у него не было никогда! Не спорил и не ссорился ни с кем. Друг прекрасный!!! Специалист великолепный!! Все только в превосходной степени!!! Его канонизировать нужно за святую жизнь, а его – в ад!! Где ты, благодать и справедливость Божия?!» – визгливо, как‑то по‑бабьи, по очереди причитали они.

«Несправедливо, да?» Сквозь паутину липкого страха до их сознания пытался достучаться странный человек в коричневом пальто. В смрадном дыму, исторгающемуся из преисподней, его лица разглядеть было невозможно. «За что Витька в ад‑то???!!» – вышел из шокового состояния один из них и попытался вступить в диалог. «Я вам все объясню, господа».

Человек взмахнул рукой и в воздухе стали появляться, сменяющие друг друга, картины, демонстрирующие различные эпизоды жизни несправедливо наказанного праведника.

Тошнотворная каша с запахом горелого молока не лезет в рот. Едва подавляя рвотный рефлекс, остриженный под горшок мальчик, судорожно глотает. «Вот, молодец», – гладит по голове мать. «Мама старалась, готовила». «Ты не пойдешь играть в футбол, мне нужно чтобы ты стал математиком, как я. Или ты хочешь, чтобы я в тебе разочаровался??» Отец сурово хмурит брови. «Я хочу быть футболистом,» – скулит долговязый подросток, но, тяжело вздыхая, идёт высчитывать очередной факториал. «В моем доме не будет никаких собак!!! Что значит, подарили щенка?! Я твой отец, и я решаю, заслужил ты собаку или нет!!! Ты сейчас же вернёшь собаку дарителю! Что значит, привязался?! Развяжешься!» «Нет, она не пара тебе, не смей расстраивать мать! Я тебе другую найду. Лучше! Что значит, что ты эту любишь? Сегодня эту, завтра другую! Подумаешь!»

Неудобный, тесный в груди костюм, паспорта, кольца, где‑то внутри очень больно. Чужая женщина говорит: «Да, согласна». «Согласен», – повторяет он. В голове набатом – «так надо…»

«Подумаешь, в первую ночь не вышло. Получится в другие ночи… сколько их ещё впереди!» – сам себе о себе.

Любимый цвет – серый. Улыбка, не разжимая губ. Как быть хорошим для всех? Родителей, жены, тестя, начальника? Чем заслужить их доверие, если твердо знаешь, что не состоятелен и априори не оправдаешь их надежд. «Конечно, Семён Петрович, я переделаю Ваш проект, мне это ничего не стоит!» «Конечно, Алла Николаевна, я пойду в отпуск в феврале, ведь Вам нужно в июле. Я все понимаю!» «Конечно, дорогая! Я знаю, что тебе нужна шуба, а мои ботинки подождут!» «Конечно, моя маленькая! Я куплю тебе эту игрушку! Я могу сегодня не обедать!» «Конечно, милая, я устроюсь в такси, я знаю, как давно ты мечтала об этом колье!»

Человек в коричневом щёлкнул пальцами и картинки исчезли. «Вам до сих пор не понятно?» Мужчины молчали. В их глазах читалось недоумение. Несчастный Витька! Тем более, в рай надо!

Коричневый сделал рукой неопределенный жест, и из ниоткуда в воздухе возникло футбольное поле, по которому к своей возлюбленной, ожидающей его на стадионе, бежал совершенно счастливый футболист с лицом Виктора с кубком в руках.

 

Конец ознакомительного фрагмента