Честь имею. Крах империи

Клавдия Петровна – тридцати семилетняя женщина была не только старше своих подруг, – с устоявшими взглядами на жизнь и общество, она руководила ими как литературный наставник. Все три женщины объединились в негласный, тайный литературный кружок, – писали рассказы и отправляли их в столичные литературные журналы, но ответ не получали. Клавдия Петровна из дворянской, довольно‑таки состоятельной семьи, в детстве росла дурнушкой и родители, посматривая на её круглое лицо и полное тело с широкой талией – одного размера с бёдрами, часто задумывались о том, каково придётся их дочери в годы зрелости, когда сформируется как женщина. Уже с её двенадцати лет проводили смотрины, в которых негласно, как бы шутя, предлагали своим гостям, у которых были потенциальные для дочери женихи, крупные денежные суммы с дарением четверти своей недвижимости. Но Бог миловал от такого унижения. К восемнадцати годам «дурнушка» превратилась в гордого и стройного «лебедя», за которой стали увиваться отпрыски из очень богатых семей. Итог: в восемнадцать лет вышла замуж за сына богатого горожанина и с тех пор уже девятнадцать лет правила им и его капиталом, который многократно возрос со смертью свёкра.

У мужчин, праздно гуляющих по проспекту и мельком бросающих взгляд на эту милую женскую троицу, возможно, возникал вопрос: «Что связывает двух красивых, но не знатных женщин с женой гласного омской городской думы Мирошиным Николаем Петровичем – известным всему городу промышленником?» Но ответ на него никто не знал. А, может быть, данный вопрос вообще не существовал? Может быть, это мнилось женщинам и оттого они вели меж собой столь каламбурный разговор? Но, как бы то ни было, разговор вёлся, как вёлся, и в головках подруг кружились слова: «Что они все смотрят на нас? Им, что… других дел мало?! А у мужчин, если и витал относительно них какой‑либо вопрос, то всего лишь лёгкой дымкой и до тех пор, пока был интересен, если был интересен вообще, ибо были более привлекательные молоденькие девицы. И всё же если кто‑то из мужчин и скользил взглядом по подругам, то видел в них то, что они хотели показать, в действительности же все три женщины были незаурядными и сильными личностями.

– Сегодня, по случаю Пасхи, – Светлого Воскресения Христова, жду вас у себя на ужин. Полковник с дочерью будут. Познакомитесь и удовлетворите своё любопытство, милочки. Непременно приходите! Кроме всего прочего, у меня для вас есть подарки, – мило улыбнувшись, проговорила Клавдия Петровна и, подхватив подруг под руки, предложила пройтись по праздничному проспекту.

Вечером этого дня полковника Пенегина с дочерью и ещё четырёх известных людей города принимал у себя дома надворный советник Николай Петрович Мирошин – гласный омской городской думы.

Для своего времени Мирошины были довольно‑таки прогрессивной семьёй, свободной от застарелых предрассудков, доставшихся России от староверов массово расселившихся по Сибири. Вместе с хозяевами и гостями за столом всегда сидели их дети, даже если это был стол со спиртными напитками. Так взрослые вводили своих отпрысков в жизнь города и России, а в целом и всего мира.

– Дети с ранних лет должны жить жизнью страны, так вырабатывается в них любовь к родине и зреет патриотический дух, – говорил Николай Петрович и все соглашались с ним, или делали вид, что соглашаются, но в любом случае не противились тому, чтобы вместе с ними за одним столом сидели и дети. Конечно, были некоторые ограничения, дети усаживались не рядом с родителями и не в центре стола, а на его дальней стороне, где хозяйские дочери и их ровесники – юноши и девушки, могли вести свой разговор, и по собственному желанию выйти из стола для организации игр.

За праздничным прекрасно сервированным Пасхальным столом, – слева от хозяина, сидела его жена – Клавдия Петровна, по левую руку от неё расположилась её подруга Раиса Николаевна, следом сидела Дарья Захаровна с супругом Савелием Ивановичем Прохоровым – государственным служащим. По эту же сторону стола были предоставлены места Тиллинг‑Кручининым – антрепренеру драматического театра Николаю Дмитриевичу и его супруге Екатерине Антоновне.

Почётное место за столом, – справа от хозяина дома, было предоставлено его сиятельству полковнику Пенегину, рядом с ним сидел начальник телеграфа с женой, далее инспектор народных училищ и его жена.

– Прекрасная у вас дочь, Григорий Максимович, – образована, скромна и очень красива. Уверена, она будет хорошей подругой нашим шестнадцатилетним дочерям – Анне и Галине. Они почти ровесницы. Вашей‑то Ларисе верно столько же лет, как и нашим девочкам – шестнадцать, – мило улыбаясь, восторгалась дочерью полковника хозяйка дома.

– Вы правы, любезная Клавдия Петровна, моя дочь не на много старше ваших дочерей, всего на два года, а это ничего не значит в их прелестном юном возрасте. Конечно, я буду рад, если ваши чудесные девочки и моя дочь станут подругами, – поклонившись хозяйке дома, ответил князь.

– Так вы, дорогой Григорий Максимович к нам из самой столицы?! Что же, позвольте вас спросить, если это не государственная или личная тайна, заставило вас покинуть Петербург? – обратился к князю хозяин стола – Мирошин.

– Неотложные государственные дела по военному ведомству, Николай Петрович. Да, вы и сами, естественно, знаете, что Генеральным штабом мне поручено формирование нового полка.

– Конечно, как государственному человеку мне это известно, и приказано оказывать всяческое и полное содействие в формировании вашего полка, только всё ж таки не возьму в толк, с какой целью. Ведь это большие расходы… казармы, плац и всё такое… и ладно бы вблизи наших границ, а тут… в глубинке. Мнится мне, что никак к войне готовимся, только вот с кем? С Японией у нас вроде как замирение, с Турцией тоже, слава Богу, в мире живём, со стороны Европы и намёка нет на войну. Хоть убейте, не пойму я всё это, Григорий Максимович.

– Моё дело военное, уважаемый Николай Петрович, приказ исполнить… точно и в срок.

– Хлопотно! Верно, очень хлопотное это дело?! – сочувственно посмотрела в глаза полковника хозяйка дома.

– Не без этого, уважаемая Клавдия Петровна, – пригубив из рюмки коньяк, ответил полковник. – Не без этого. Много, очень много сил и средств потребуется для столь важного государственного дела, но ваш муж, – кивнув в сторону хозяина дома, – и все присутствующие здесь, – окинув взглядом сидящих за столом, – как и я, естественно, приложим все силы и в срок доложим Государю Императору, что не зря едим государев хлеб.

– Да, да, само собой разумеется! Непременно! Во что бы то ни стало исполним свой долг! – понеслось со всех концов стола.

– Вот и чудесно! Вот и замечательно, господа! – торжественно заключил Пенегин.

– А скажите, уважаемый Григорий Максимович, когда же приедет и удостоит нас своим вниманием ваша супруга? – обратилась к полковнику Дарья Захаровна.

– К сожалению это не возможно, – тяжело вздохнув, ответил полковник.

Все сидящие за столом вопросительно воззрились на князя, но промолчали. Не удержалась от вопроса к нему лишь Екатерина Антоновна, любопытная женщина, о дотошности которой явно говорил испытующий взгляд её пытливых глаз, застывших на Пенегине.

– Что так? – спросила она князя, вытянув шею в его сторону. – Или город не по нраву? Мне так он очень люб, хотя я живу в нём совсем недолго. Прекрасный, изумительный город! А какой чудесный здесь драматический театр. Ах, как здесь всё ново и необычно. Прелесть! Прелесть, господа!

– Солнышко моё, дай сказать слово его сиятельству. Он, уверен, не менее нашего восхищён Омском, хотя, естественно, это не Петербург, но, скажу вам, господа, здесь можно жить… и очень даже интересно и плодотворно. Очень чистый, культурный город! – остановив супругу, изрёк тираду лестных слов о городе Тиллинг‑Кручинин.

– Да, да, так что же задерживает вашу супругу, дорого́й Григорий Максимович? – остановил долгую реплику антрепренера, вдруг заинтересовавшийся семейным положением полковника Мирошин.